Британия в период между окончательным уходом из нее римлян и вторжением саксов.

 

 

 

 

Последний раз упоминая Британию в своей истории, Зосим говорит, что уроженцы острова полностью отложились от Рима. В большинстве своем они были столь хорошо вооружены, что выказав подвиги римских солдат, самостоятельно изгнали неприятеля из своих городов. Это представляется нам достоверным. Мы можем предположить, что управление островом в этот период взяли на себя civitates или административные общины, ибо император, конечно же, мог направлять свои послания лишь структурам, обладающим настоящей властью. [410 РХ.] В 410 году или сразу же после этой даты Британия представляла собой самостоятельное островное государство. Основываясь на данных других источников, можно добавить, что римляне больше никогда не восстанавливали над ней свою власть (1). Существуют свидетельства, что они противились независимости Арморики (2), но нет ни одного упоминания того, что они оспаривали обладание ею у бриттов.
     Бриттов, достаточно сильных, чтобы отбросить от своего острова наводнивших Галлию варваров, или же тех, кто пользовался в своих интересах их враждебностью, нельзя было покорить без использования массированного вторжения. Ведь даже незащищенная морем и более уязвимая Арморика оказала решительное сопротивление. Да и удручающее положение римского государства в пятом столетии вкупе с абсолютным безмолвием античных авторов свидетельствует о том, что римляне воздерживались посягать на британскую независимость.
     Величие Капитолия стремительно приближалось к закату; мир перед ним больше не сгибался в покорности; и даже собственные подданные, как говорят, радовались его крушению. Готы завоевали Испанию, результатом смерти Гонория явилась смута, еще один полководец повторил измену Стилихона, а наводящий ужас Гейзерих со своими вандалами снаряжал корабли против Африки. Даже преданность Аэция представлялась сомнительной. Во главе 60 000 варваров он вымогал для себя всевозможные почести, поддерживал связь с гуннами и Аларихом и противостоял франкам и свевам. Сын Алариха осадил Нарбонн, провинция Бельгика была подвержена вторжению бургундов, и в довершении этого перед Галлией внезапно возник все и вся опустошающий Аттила (3).
     Но какой бы ни была причина, побудившая Гонория позволить Британии сохранить ее независимость, каким бы не было основание, удержавшее его преемников от домогательств в отношении ее суверенитета, это событие благотворно сказалось на любом из ее обитателей. Римляне, движимые чувством самосохранения, с начала своих завоеваний в Британии пытались привить им цивилизованный образ жизни. Когда их стимулами и поощрениями народный дух от привычек бранного дела был привлечен к наслаждению роскошью и занятию торговлей, островитяне в полной мере разделили с ними процветание, пороки и систему правления империи. В конце четвертого столетия пороки развращенной цивилизации и неизменно ей сопутствующая неспособная, деспотичная и угнетающая администрация по всем швам раздирали ветшающую структуру римской власти. О ее состоянии в этот период поведал нам современник (4), который, хотя и не обладал одаренностью Сенеки, тем не менее, являлся человеком здравомыслящим и благочестивым, сильно переживающим наступившие беды, и горько на них сетующий, ибо ясно представлял погибель, к которой они вели. После подробного описания социальных пороков современного ему римского общества – его повсеместного эгоизма, соперничества, зависти, распутства, алчности, сладострастия и зловредных состязаний, он останавливается на одном весьма важном факте, который заслуживает особо пристального внимания вследствие своей разрушительной враждебности по отношению к стабильности империи, равно как и к благоденствию любого в ней проживающего. Имеются в виду не просто бремя и многократность налогообложений, установленных правительством, но сверх того, разрешенные и непомерные притеснения уполномоченных сборщиков налогов, превышающих свою власть и превращающих свою службу в инструмент небывалого деспотического и разорительного угнетения.

 

Он говорит: "Большая часть людей заражена новым и неизмеримым злом: никто не считает себя счастливым, пока не видит других несчастными. А то жестокое зло, которое рождается из того же источника и которое столько же чуждо варварам, сколько привычно для римлян, то зло, что они разоряют друг друга налогами? Впрочем, и не друг друга: было бы гораздо сноснее, если бы каждый заставлял другого терпеть то, что он сам переносит; но хуже всего то, что большинство обирается меньшинством, и общественные подати обратились в частную добычу; так смотрят не только высшие сановники, но и всякая мелочь, не только судьи, но и им подчиненные чиновники. Найдется ли город, община или село, где не было бы столько же тиранов, сколько куриалов? … в котором начальники не пожирали бы средства к существованию вдов и сирот? … Таким образом, у нас никто не считает себя в безопасности; и если вы исключите тех, которые по своей власти и связям стоят вне грабежа или сами участвуют в нем, то ни один человек не ускользает от жадности этого особенного рода воров… Многие оставляют свои огородишки и домишки, чтобы спастись от притеснений, и как им не желать уйти оттуда, откуда их гонят, и унести с собой что-нибудь, если откроется к тому возможность… Они покидают свои дома из страха найти в них место своих мучений, так что изгнание представляется им единственным средством против угнетения" (5).
     Таковы были пороки, заставлявшие народ Римской империи стенать от действий сборщиков налогов, которые, по-видимому, напоминали турецких Пашей. Пагубные последствия происходящего в отношении самой империи обрисованы так же убедительно.
     "А между тем бедные разграбляются, вдовы стонут, сироты угнетены до того, что многие, принадлежа к известной фамилии и получив хорошее воспитание, бывают вынуждены искать убежища у неприятелей римского народа (германцев), чтобы не сделаться жертвой несправедливых преследований; они идут искать у варваров римского человеколюбия, потому что не могут перенести у римлян варварской бесчеловечности. Хотя они чужды варварам, к которым бегут, и по нравам, и по языку, хотя их поражает грязный образ жизни варваров, но, несмотря на все то, им легче привыкнуть к варварскому быту, нежели переносить несправедливую жестокость римлян. Они идут на службу к готам или багаудам, или к каким-нибудь другим повсюду господствующим варварам, и не раскаиваются в своем поступке" (6).
     Это предпочтение, отдаваемое римскими гражданами защите варварского государственного устройства в противовес той, под сенью которой они были вскормлены, объясняет ту поразительную легкость, с какой германские народы в этот период сокрушили Римскую империю. Он настойчиво, не один раз упоминает об этом.
     В прежнее время высоко ценилось и дорого покупалось звание римского гражданина; теперь же от него отказываются, так как оно сделалось презренным и отвратительным. Итак, я спрашиваю, какое мы могли бы представить более сильное доказательство римской несправедливости, как то, что лучшие люди, которым Рим обязан своей славой и честью, доводятся до того, что не хотят быть римлянами?" (7).
     Далее он утверждает, что если бы они не эмигрировали к варварам, то присоединились бы к тем грабителям, которых называли багауды (8).

 

"Те, которые не бегут к варварам, стараются на месте сделаться варварами: таким образом, большая часть Испании и не малая часть Галлии, наконец, все те, которые на римском шаре оскорблены римской несправедливостью, перестали называть себя римлянами. С ними обращались жестоко, их грабили и казнили несправедливые и кровожадные судьи; потеряв право римской свободы, они не дорожили честью римского имени. И мы вменяем им в преступление их несчастье, даем им ненавистное имя, которое сами сделали. Мы считаем их мятежниками, называем потерянными людьми, после того как сами принудили их к преступлению. Что же сделало их багаудами, как не наши насилия и неправда наших судей, как не пени и грабежи со стороны тех, которые обратили общественные подати в свой частный доход и сделали налоги своей добычей?" (9).
     Сальвиан заявляет, что подобные настроения присутствовали повсеместно.
     "Единственное желание всех римлян состоит в том, чтобы не пришлось опять когда-нибудь подпасть под римские законы. Единственная и всеобщая мечта римского простолюдина относится к тому, чтобы жить с варварами. И мы еще удивляемся, что не можем победить готов, когда сами римляне предпочитают быть с ними, нежели с нами" (10).
     Эти государственные пороки, так тягостно сказывающиеся на всем населении Римской империи, убеждают нас, что бритты, однажды став независимыми, боеспособными и победоносными над своими захватчиками-варварами, не могли искать возвращения под римское ярмо. И потому любое повествование, заявляющее, что после обретения независимости они вымаливали безоговорочное подчинение Римской империи, не может не возбудить у нас подозрение или недоверие.
     Когда мы начинаем вникать в события, последовавшими за независимостью Британии, первый вопрос, который встает перед нами – это, конечно же, вопрос о форме правления, которой островитяне заменили государственные институты империи.
     Британия, находясь под властью римлян, располагала двумя муниципиями (municipia), девятью колониями (coloniae), десятью цивитатами (civitates), обладавших Latio jure, двенадцатью stipendarias, не считая множества других городов (11). По своему обыкновению римляне делили завоеванные ими территории на административные единицы, называемые civitates. В пятом столетии в Галлии насчитывалось сто пятнадцать civitates; у каждой из них была своя столица, где заседал сенат, юрисдикция которого простиралась над всеми пагами, составлявшими территорию civitas (12). Если в семнадцати провинциях Галлии насчитывалось сто пятнадцать civitates, то вполне возможно допустить, что в пяти процветающих провинциях Британии их имелось тридцать три, что является числом крупных городов, перечисленных Ричардом [Сайренсестерским].

 

[Civitates Британии.] С учетом вышеизложенного рассмотрим Британию в период последних лет римского присутствия, разделенную на тридцать три civitates, тридцать из которых находились в Англии и Уэльсе. Наиболее значимыми городами являлись (13):

Municipia: Verolamium Eboracum Colonies: Londincium Camalodunum Rhutupis Thermae Isca Secunda Deva Getica Glevum Lindum Camboricum Latio jure donatae: Durnomagus Catarracton Cambodunum Coccium Luguballia Ptoroton, в Шотландии Victoria в Шотландии Theodosia, в Шотландии Corinum Sorbiodunum Stipenadariae: Venta Silurum Venta Belgarum Venta Icenorum Segontium Muridunum Ragae Cantiopolis Durinum Isca Bremenium Vindonum Durobrovae

В любом из этих крупных городов, сосредоточии власти и достоинства каждой civitas, имелись обязательные резиденции дуумвиров, сенаторов, декурионов , членов местных советов и эдилов. В Британии насчитывалось пять провинций или civitates, двумя из них управляли консуляры, а тремя – президы. Выше этих провинциальных должностных лиц свою верховную власть представлял викарий, подчиненный лишь префекту претория, который уже непосредственно общался с императором (14).
     Викарий и провинциальные магистраты, т.е. консуляры и президы не являлись местными уроженцами. Ревнивой рукой Рим оберегал свою империю так, чтобы никакой абориген ни при каких обстоятельствах не был допущен к управлению провинциальной администрацией; ни провинциальные чиновники, ни их дети не могли жениться на коренной жительнице, или в пределах провинции приобрести земли, рабов и дома (15). С другой стороны муниципальные чиновники civitates, по-видимому, являлись местными жителями.
     Существовало тщательно охраняемое законом положение о том, что чиновники одной civitas не должны вмешиваться в дела другой; отсюда эдикт, гласивший, что никакой дуумвир не должен безнаказанно распространять власть данных ему полномочий за пределы своей civitas (16). Служба в civitas стала для декурионов наследственной обязанностью; имелся закон, что если ради уклонения от службы кто-либо сбегал в другую civitas, то он должен был исполнять свои обязанности в обеих (17).
     Таким образом, вполне допустимо представить Англию и Уэльс пятого столетия разделенными на тридцать независимых civitates, которыми управляли местные чиновники, выходцы из своей собственной civitas. Императорские магистраты, о смещении которых упоминает Зосим, – это, скорее всего викарий, консуляры и президы; и по их смещению остров, поскольку им завладели бритты, вполне естественно разделился на тридцать независимых республик, или же на то количество обособленных республик, сколько фактически насчитывалось civitates. То, что это событие действительно имело место, у нас есть своего рода подтверждение, в частности то, что Гонорий адресовал свои письма этим civitates Британии.
     Однако наряду с этой гражданской властью необходимо учитывать влияние власти духовной. В Галлии, и весьма вероятно, что и в Британии, каждая civitas имела епископа (18), а каждая провинция – главенствующего епископа, соответствующего нашим митрополитам, хотя и не облаченного саном архиепископа. Епископы обладали определенной властью, и пользовались значительным почетом и влиянием в любом уголке страны. Прихожане в целом подразделялись на две категории – свободных и рабов.
     Итак, к настоящему моменту прорисовываются несколько достаточно четких фактов. Отложившаяся после 410 года от империи Британия состояла из множества независимых республик или civitates, каждой из которых управляли высшие магистраты или дуумвиры, сенат, второстепенные чиновники, называемые декурионами, нижний сенат – курия, со всеми необходимыми служащими. Духовные дела в каждой civitas регулировались епископом, власть которого, нередко простиралась и на мирские заботы.
     Вполне вероятно, что эти тридцать независимых civitates не долго оставались в мире друг с другом. Деградирующая культура, никудышная финансовая система и деспотичное правление римлян должны были привить пагубные привычки и склонности британскому населению. Трудно предположить, что выходцы любой civitas всегда довольствовались властью тех должностей, на которые они были выбраны, спокойно сложив с себя полномочия в конце года, и что дуумвиры или сенаторы не пытались добиться большей власти, чем та, к которой относились их непосредственные обязанности, или что младшие по чину изо всех сил не стремились к улучшению своего положения. Перипетии человеческой жизни не преминули бы вовлечь в споры о подведомственных территориях одну civitas с другими, а человеческий род, как правило, стремится разрешать свои разногласия с помощью силы. Посему вполне вероятно, что не существовало никакого продолжительного интервала времени до того, как междоусобица пронизала весь остров, и что он окончится господством тиранов, располагающих военной мощью, потому как самый ужасный из всех зол в гражданском гневе это – меч, который, в конечном счете, восторжествует.

 

Сетования Гильды согласуются с невразумительными упоминаниями Ненния, подтверждая, что значительная часть периода между обретением островом независимости и прибытием саксов, проходила в противоборстве честолюбивых соискателей власти.
     "Народ этот", говорит Гильда, "был нетверд при сдерживании оружия врагов, а силен был в гражданских войнах. Цари помазывались не от Бога, а те, кто выделялись жестокостью среди других".
     Власть они обретали с той же неправомерностью или уместностью, с какой впоследствии лишались ее. "И немного позднее сами помазавшие убивали их без правильного следствия и избирали еще более убийственных. Если же кто-то из них был более кротким и, казалось, более благоволил к истине, то в него, как какого-то подрывателя Британии , без оглядки направлялись как всеобщая неприязнь, так и оружие всех" (19). В раздорах участвовало и духовенство.
     Он вновь возвращается к этой ситуации при обращении к британским королям, пережившим саксонское вторжение, и хотя его выражения не поясняются никакими историческими деталями, тем не менее, они подтверждаются словами св. Иеронима – "Британия, провинция плодородная на тиранов" – и утверждением Прокопия, что она долгое время пребывала под властью тиранов (20).
     Здесь между Гильдой и другими писателями нет разногласий, что дает ему право на веру; и если под его другими просторными изречениями о разорении Британии варварами и мольбе островитян о помощи к Аэцию имеется какое-либо основание, они должны быть отнесены на период тех гражданских войн, которые последовали за отбытием римлян. Мы отдаем себе отчет, что в том случае, когда мощь страны не была направлена ​​на свою защиту, а понапрасну растрачивалась во взаимных конфликтах, военные набеги пиктов и скоттов вполне могли заканчиваться благоприятным для них исходом. Захватчикам противостоял не весь остров, а лишь местные власти отдельной civitas или области, подвергаемой вторжению врагов, которые, по-видимому, во многих местах, особенно в северных районах, преодолевали сопротивление бриттов и опустошали земли северных рубежей и прилегающие к ним побережья. С равным успехом и по той же самой причине западные берега могли подвергаться разбойным набегам скоттов, а южные – саксов. Некоторые приморские области, оставленные своими более могущественными соотечественниками, возможно, и искали помощи Аэция, как впоследствии они приняли ее от саксов; но в любом случае рассказ Гильды – либо риторическое преувеличение, либо эпизод, применимый лишь к отдельным районам, а не к острову в целом.

 

Период междоусобицы, в конце концов, как представляется, породил на острове неимоверное количество царствующих правителей. Мы слышим о королях Девоншира, Корнуолла, Кента и Гластонбери, нескольких королях Камбрии, королях Дейры и Берники, о нескольких современных им королях Уэльса и многих других на севере и западе Англии во времена саксов (21). Мы находим Маглокуна, величаемого Гильдой изгнателем многих тиранов; а Ненний упоминает саксов и сражающегося с ними Артура совместно с королями бриттов (22). Но эта череда тиранов известна нам лишь по небрежным намекам, да по обвинениям Гильды. Они остаются в тени как отдаленный лес в последних преломлениях лучей закатного солнца: мы созерцаем только непроницаемое скопление темноты, в котором не можем распознать образы, и не различаем людей.
     В этот период независимости и гражданских войн Британии, один тиран, как говорят, возвысился над остальными, по крайней мере, в южной части острова. Гильда называет его Gurthrigernus, а валлийские триады и поэты именуют Гуртейрн (Gwrtheyrn) (23).
     Но Британия теперь находилась не в том состоянии, в котором ее когда-то увидели римляне. Ее города больше не являлись лесами, огороженными поваленными деревьями (24), дома – деревянными хижинами, крытыми соломой (25), а жители – обнаженными дикарями с раскрашенными телами (26), или одетыми в шкуры (27). Она в течение вышеупомянутых трех столетий являлась местом римской цивилизации и роскоши. Одни римские императоры здесь рождались (28), другие отсюда правили (29). Местные жители оказались весьма амбициозны в своей жажде приобретения, и поэтому не только строили дома, храмы, суды и рынки в своих городах, но и украшали их портиками, галереями, термами и обеденными залами (30) с мозаичными полами и подражали каждому римскому нововведению. Они славились в качестве судебных адвокатов и риторов (31), а так же своим знанием римских поэтов (32). Их города были уподоблены самому Риму, а жители острова сами стали римлянами (33). Описание Каерлеона в Уэльсе применимо ко многим городам Британии (34). Руины Веруламия близ Сент-Олбанса демонстрируют схожие признаки пышности и роскоши (35), а многочисленные уцелевшие остатки поселений или городов, построенных на римский манер, которые в результате случайных оползней земли и по сей день чуть ли не каждый год, а то и каждый месяц открываются нашему взору, показывают, что Британия в период саксонского вторжения была богатой, культурной и роскошной страной (36). Эти эпитеты, однако, когда бы они не использовались, являются достаточно относительными фразами, и их точное значение изменяется с каждым веком, начиная с рассвета египетской цивилизации и заканчивая нашими благословенными днями. В пятом столетии Британия не обладала нынешним богатством и культурой, но она обладала богатством и культурой римской провинции той эпохи. Она не имела ни нашего интеллекта, ни знаний, ни достижений, но она наравне с Римом пользовалась всем, чем он тогда обладал или дорожил. Гильда подчеркнуто плаксив в рассказе об опустошениях, которые понесла Британия в шестом веке незадолго до его эпохи от нашествий пиктов, ирландцев и саксов, а так же собственного гражданского неистовства, и тем не менее, после того как случились все эти несчастья, в ее описании он упоминает о двадцати восьми городах и многих хорошо укрепленных крепостях и говорит о стране метафорами, которые, как кажется, скорее должны предназначаться для выражения развития и изобилия (37). Беда, живший два века спустя после Гильды, не опускает из своего описания, а напротив добавляет слова "nobilissimis" (славнейшие – прим. al_avs) по отношению к упоминаемым им городам и "innumera" (неисчислимые – прим. al_avs) к укреплениям (38), которые более столетия спустя повторяет и Ненний (39).
     Если бы наши знания о нравственных устоях Британии в этот период были заимствованы лишь из страстных нареканий Гильды, ни одна страна не могла бы считаться более никчемной в отношении своих законных правителей, духовных наставников, или населения в целом. Он рассказывает, мол стало поговоркой, что бритты ни в войне не храбры, ни в мире не верны, что противоречивые миру и истине, они смелы в пороках и лжи; что зло предпочитали добру, а нечестивость – святыни. Что те, кто слыл наиболее жестоким, даже не по праву, помазывались царями и в скором времени беззаконно умертвлялись другими, еще более жестокими, чем они сами. Если кто-либо из них проявлял более кроткий нрав или более совершенные достоинства, то становился изгоем. Деяния угодные или неугодные Богу имели равный вес. Однако не одни лишь миряне обладали подобным нравом; клирики, добавляет он, которые должны бы быть для всех примером, предавались пьянству, неприязни и судебным тяжбам (40). Он усугубляет атмосферу этой омерзительной картины в своих последующих обращениях как к британским королям, которых называет по имени, и для которых никакой эпитет, по его мнению, видимо, не являлся достаточно резким, так и к духовенству, на которое его бранная мощь ораторского искусства и знание библейских текстов изливаются в бесцеремонным изобилии, обвиняя их, помимо неразумности и бесстыдства, в лживости, грабеже, алчности, распутстве, обжорстве и практически всех прочих смертных грехах, и даже в том, что «имеют веру, – а вернее сказать, неверие» (41). Он донельзя разгневан на саксов, называя их ambrones, furciferi и lupi – «грабителями, преступниками и волками», однако адресованные им метафоры кажутся сдержанными по сравнению с тем потоком латинских поношений, которые он сначала изливает на всех британских королей разом, а затем уже по отдельности на Константина – «тиранического детеныша нечистой дамнонской львицы»; на другого «молодого льва» – Аврелия Канина, «похожего на барса нравами и пестрого от нечестий, с седеющей уже головой»; на Вортипора, «тупо оцепеневшего тирана деметов»; на Кунегласа, «медведя-наездника», что, как кажется, подразумевает «медведя-преследователя», чье имя, как Гильда с удовольствием припоминает, означает «желтый пес», и на Маглокуна, «островного дракона», самого могущественного и «худшего» из всех (42). Однако излишняя чрезмерность и грубость обличений Гильды обнаруживают в нем такой циничный ум и такую желчность, что не только показывают, насколько он не разделял эти порицаемые им нравы. Он до такой степени преувеличил реально существовавшую действительность, что ныне мы не можем отделить ее от его гнева, его злобы и его гипербол. Беда снизошел до заимствования нескольких фраз из его обличений, однако ими не пользовался ни Ненний, ни Марк Отшельник, один из последних известных корректоров Ненния (43). И тем не менее, многочисленные признаки нравственного упадка Римской империи этого периода засвидетельствованы и подробно описаны Сальвианом. Так что, несмотря на все наше нежелание, мы должны принять эти яростные нападки и нелицеприятную риторику Гильды, ибо имеется достаточно оснований опасаться, что многие из этих признаков, искаженные почти до неправдоподобия грубыми мазками его пера, развратили характер и ускорили погибель наших древних британских предков (44).

 

 

 

(1) Г-н Камден возвращает Британию под крыло Гонория и на какое-то время дает ей испытать благоденствие под управлением Викторина, положившего конец нашествиям пиктов и скоттов. Camden. P. 33. Роберт Генри идет еще дальше. Он заявляет, что после смерти Константина Британия вернулась под власть Гонория, который послал Викторина с войсками для ее возвращения и защиты, и что этот военачальник привел в ужас всех своих врагов на острове. Однако сгущающиеся над империей тучи вынудили Гонория отозвать Викторина с острова назад со всем его войском. Henry, lib. I, c. I. P. 119. — Нет никаких свидетельств этих многочисленных подробностей. Рутилий в своей поездке по Италии приблизительно в 416 году всего-навсего пользуется благоприятным случаем, чтобы похвалить Викторина за его прежние заслуги. В этом дружественном отступлении он говорит, что ferox Britannus («необузданный британец» – прим. al_avs) знал его заслуги, и он правил так, чтобы вызвать его преданность. Управлял ли он Британией от имени Феодосия или Гонория не сказано.

(«Я повстречал Викторина, души моей лучшую долю,— Так исполненье нашла общая наша мечта. После паденья Толозы, скиталец в тускийских пределах Вынужден был, поселясь, ларов чужих почитать. Мудрость, однако, его проблистала не только в несчастьях,— Был он таков же душой в пору, когда процветал. Знали заслуги его Океан, и Фула, и дальний Край, где пашет поля дикий Британии сын. Там Викторин как викарий префекта справлял свою должность, Прибыль имея всегда в виде всеобщей любви. Дальние эти места почти за пределами мира — Он же, как центром страны, краем земли управлял. Это большая заслуга — средь тех уваженья добиться, Где не зазорно ничуть ненависть встретить в сердцах. Нынче он при дворе получил светлейшее званье, Но отстранил почет, сердцем деревню любя». Рутилий. Возвращение на родину, кн. I, ст. 493 - 508 – прим. al_avs)

То, что под его командой не могло быть никаких войск, не подлежит сомнению, так как викарий или наместник – это государственный служащий. Его наместничество, согласно Рутилию, не являлос ь на тот момент каким-то недавним делом, ибо он присовокупляет другое событие, которое, как он говорит, произошло совсем недавно: "illustris nuper sacrae; comes additus aulae" («нынче он при дворе получил светлейшее званье» [там же, ст. 507] – прим. al_avs). Упоминание в 416 году пожалования этой почести в качестве недавнего события подразумевает, что другие события происходили гораздо раньше, следовательно, нет никакой причины помещать его в Британию после 409 года. <текст>

(2) Дю Бо (Histoire critique, P. 213) полагает, что учреждению la monarchic Francoise в Галлии восстание Арморики способствовало больше, чем какое-либо иное событие. Арморика включала в себя пять из семнадцати провинций Галлии. О ее борьбе за свободу см. Du Bos, Mascou (I, 453 и 476), а также Гиббон (III, 275). — Арморика впоследствии пережила множество неприятных столкновений с франками. См. Григорий Турский (кн. IV и V), Freculphus (lib. ii. c. 23). <текст>

(3) См. Гиббон, III. <текст>

(4) Это был Сальвиан, марсельский пресвитер. Его трактат «О мироправлении Божьем» (De Gubernatione Dei) издан в Magna Bibliothec a Patrum, vol. V. <текст>

(5) Сальвиан, С. 69, 71, 73. История Средних веков: От падения Западной Римской империи до Карла Великого (476 – 768 гг.) / Сост. М. М. Стасюлевич. – СПб.: OOO «Издательство «Полигон»; М.: ООО «Фирма «Издательство «АСТ», 2001. <текст>

(6) Сальвиан, С. 70. <текст>

(7) Там же и С. 71. <текст>

(8) К замечанию Жозефа Скалигера о багаудах в его Animadversions on Eusebius можно добавить, что Bagat с армориканского означает отряд или шайка. (См. Edward Lhuyd, Archaeologia Britannica: an Account of the Languages, Histories and Customs of Great Britain, from Travels through Wales, Cornwall, Bas-Bretagne, Ireland and Scotland, 1707, P. 196). Bagach с ирландского означает воинственный. Bagach по-гэльски – боевой. Bagad по-валлийски значит толпа. Дю Канж упоминает, что βαγευειν, vagare и Boguedim на иврите означает rebellis («мятежник» – прим. al_avs). Charles Du Fresne Du Cange. Glossarium mediae et infimae Latinitatis, i, Impensis Thurnisii, Joh. Rudolphi filii, 1762. P. 515. о них у Дю Канжа (ib.) и Дюбо (Histoire critique… P. 204). <текст>

(9) Сальвиан, стр. 71. <текст>

(10) Сальвиан. С. 73. Я не смогу расстаться с этим писателем, пока не обращу внимания на указанное им нравственное превосходство, привнесенное в тот период вторжением германских варварских племен. Вандалам, как хорошо известно, представился случай овладеть Испанией, а оттуда победоносно переправиться в Африку, где они основали свое королевство. Будучи одним из слабейших варварских народов, они, тем не менее, так устремились к достижению успеха, что изумили встревоженных римлян. Несмотря на дикость и неотесанность, они выделялись невинностью своих нравов как раз в то время, когда в Римской империи и особенно в ее африканских провинциях преобладало чувственное распутство. Основываясь на собственных наблюдениях, Сальвиан порицает африканскую развращенность в самых сильных выражениях. Кощунства творились повсеместно и не поддавались искоренению. В качестве примера он описывает Карфаген в римской Африке, имевший свои школы, философов, гимназии, церкви, аристократию, магистратов и все те устройства и преимущества, которыми отличался любой большой римский город. Тем не менее, Сальвиан повествует, что наблюдал Карфаген полным самой развратной роскоши, его жителей – непристойнейшими пороками и распутством, а знатных и богатых – наикорыстной тиранией и жадности. У мужчин даже существовала мода наряжаться женщинами и прогуливаться в таком виде. В этом царстве греха вандалы стремительным потоком захлестнули северную оконечность Африки, обосновавшись в Карфагене и других ее городах. В этой столь распутной стране ожидалось их стремительное моральное разложение, но к изумлению империи вместо того, чтобы впасть во всеобщую греховность окружающего их мира, они стали его нравственными реформаторами. Роскошь и пороки вызывали у вандалов гадливость и отвращение. Их собственные традиции были настолько благопристойны, что вместо подражания они презрели и покарали со всей своей жестокой суровостью увиденную ими моральную нечистоплотность. Они вынудили всех проституток выйти замуж. Они объявили супружескую измену тяжким преступлением, наказуемым смертной казнью, и так безжалостно карали личную распущенность, что во всех завоеванных ими провинциях произвели грандиозные нравственные перемены. Сальвиан рассказывает об этих событиях в своей седьмой книге. Наших саксонских предков он наделяет таким же характером – "feri sed casti" – диким, но целомудренным, и, кажется, становится понятным, что возвышенная натура, добродетель, душа и общее очарование женщины современной Европы берут свое начало именно от варварских племен древней Германии, от тех крутых перемен в нравах и в форме правления, которые они привнесли своим завоеванием Римской империи. <текст>

(11) Richard. Antiq. Celto-Scand. P. 111 (См. примечание 15 к седьмой главе второй книги – прим. al_avs). <текст>

(12) Du Bos, I. P. 2. <текст>

(13) Ричард Сайренсестерский: ubi sup. Современные названия смотри в Whitaker J., The history of Manchester, vol. II. P. 330 – 379. <текст>

(14) Э. Гиббон, т. 2, гл. XVII. Notitia Dignitarum. <текст>

(15) Э. Гиббон, т. 2, там же <текст>

(16) Codex Theodosianus. Lib. xii. tit. i. s. 174. <текст>

(17) Codex Theodosianus. Lib. xii. tit. i. s. 12. <текст>

(18) Du Bos, I. P. 14. <текст>

(19) Гильда, гл. 21. <текст>

(20) Прокопий Кесарийский. ВВ, кн. I: sed mansit ab eo tempore sub τυρρανοις. — 2 St. Jerome, Epistola ad Ctesiphont. Britannia provincia fertilis tyrannorum. Гиббон, III, С. 487. 1 Mascow, P. 516. <текст>

(21) См. Гильда, 27 – 36; Ненний, 56 – 66; Талиесин; Карадок из Лланкарвана; Лливарх Хен; Анейрин. <текст>

(22) Гильда, С. 277. Ненний, С. 187. <текст>

(23) Уже отмечалось, что Вортигерн Гальфрида, возможно, является производным от Геронтия и Гуртейрна. Ненний к его имени присовокупил некоторые безосновательные небылицы, да вдобавок привел его родословие. Mac Guortheneu, McGuitaul, McGuitolin, Mc ap Glou («сына Гвитаула, сына Гвитолина, сына Глова» – Ненний, С. 185). Этельверд называет его Wrtheyrn, что соответствует имени в валлийских литературных памятниках. <текст>

(24) Юлий Цезарь, кн. V, гл. 14. Тацит, Жизнеописание Юлия Агриколы. Страбон, кн. IV, V.2. <текст>

(25) Диодор Сицилийский. Историческая библиотека, кн. V, 21(5). <текст>

(26) Юлий Цезарь, кн. V. Pomponii Melae, De Chorographia lib. iii. c. 6. Pliny, NH, lib. xxii. c. 1. <текст>

(27) Юлий Цезарь, кн. V, гл. 14. <текст>

(28) Как Константин Великий; ибо, как я полагаю, именно таков был не завуалированный смысл адресованных ему слов ритора, говорившего о Britannias или Британских островах: "Tu etiam nobiles, ILLIC ORIENDO fecisti" («ты еще и прославил их тем, что там занялась заря твоей власти» – Панегирик Максимиану и Константину, IV. «Вестник древней истории». 1997 г. №1. Перевод И. Ю. Шабаги. Прим. al_avs ). Гиббон считает (III, гл. XIV), что это может относиться к его вступлению на трон; однако имеется и другое мнение – суть сказанного заключается в самом обыкновенном истолковании. Так же думал и иностранный издатель, когда добавил на полях замечание: "Nam in Britannia Constantinus natus fuit" («В действительности Константин был рожден в Британии» – прим. al_avs). <текст>

(29) Караузий, Констанций Хлор, отец Константина и другие. <текст>

(30) Тацит, Жизнеописание Юлия Агриколы, гл. 21. <текст>

(31) Отсюда фраза Ювенала: "Gallia causidicos docuit facunda Britannos" («Галлия стала речистой и учит юристов британских» – перевод Ф. А. Петровского, Сат. 15. Прим. al_avs). Галлия являлась местом их обучения. <текст>

(32) Так Марциал объявляет: "Dicitur et nostros cantare Britannia versus" («Стих распевается мой, говорят, и в Британии дальней» – перевод Н. И. Шатерникова, Эпиграммы. XI, 3. Прим. al_avs). <текст>

(33) В связи с этим Гильда говорит: "Ita, ut non Britannia, sed Romania insula censeretur" («чтобы считалась она не Британией, а Романией», Гильда, гл. 7. – прим. al_avs). Он добавляет, что все их монеты чеканились с изображением императора (там же). <текст>

(34) Гиральд [Камбрийский] в двенадцатом столетии оставил следующий рассказ о его развалинах. "Этот, несомненно, древний город со вкусом построен римлянами из камня и кирпича. Многочисленные остатки былой его роскоши все еще удается разглядеть; величественные дворцы с позолоченными крышами некогда выказывали римское великолепие. Он первым был возведен римскими правителями и украшен роскошными зданиями, высокой башней, чудными горячими ваннами; храмы ныне в руинах, но театры, окруженные величественными стенами, до сих пор частично сохранились. Стены в окружности составляют три мили, в их пределах, как и снаружи, часто встречаются подземные строения, такие как акведуки, погреба, гипокаусты, печи" и т.д. Giraldus Cambrensis. Itinerarium Cambriae et Descriptio Kambriae / Ed. J. F. Dimock. London, 1868 (Rolls series, 21, vol. 6). P. 55 – 56. <текст>

(35) Перед нормандским завоеванием один из аббатов Сент-Олбанса обнаружил большие цельно сводчатые подземные ходы древнего города Веруламия, проходящие под рекой, а так же плиты и камни, которые он прибрал для строительства церкви. (Matthew Paris. Gesta abbatum. P. 24). Следующий аббат, продолживший работы позднее, нашел фундамент большого дворца, развалины многочисленных строений и несколько рукописей. Он обнаружил каменные полы с плитами и колоннами, пригодными для предполагаемого храма, кувшины и сосуды, сделанные в земле и искусно выполненные в форме круга, а также стеклянные сосуды, содержащие прах почивших. Он также нашел несколько полуразрушенных храмов, низвергнутых алтарей, идолов и различные монеты. (Matthew Paris. ibid. P. 41). <текст>

(36) Оратор Евмений упоминает, что когда отец Константина Великого восстанавливал Отён, он главным образом использовал рабочих из Британии, "которая изобиловала лучшими мастерами". Речь о восстановлении школы ораторского искусства в Августодуне, 4. <текст>

(37) Гильда, гл. 1. Плодородие урожаев и неисчислимое количество рогатого скота и овец Британии было восхвалено римским панегиристом Константина. Панегирик императору Констанцию Цезарю, XI. Мы так же читаем у Аммиана Марцеллина (кн. XVIII, гл. 2) и Зосима (кн. III) о зерне, доставляемом римскими войсками в Германию из Британии словно из зернохранилища. Пробом было пожаловано разрешение сажать виноградные лозы в Британии и заниматься виноделием. Флавий Вописк. Проб (Властелины Рима... С. 752). См. так же Историю Британии Роберта Генри (Henry, vol. II. P. 106 – 112). <текст>

(38) Беда. ЦИ, кн. I, гл. I. <текст>

(39) Ненний, гл. 7. <текст>

(40) Смотри первую часть De excidio Britanniae. (Гильда, гл. 1 – 27. Прим. al_avs). <текст>

(41) Смотри его последнее обличительное выступление против духовенства Британии, о котором он, тем не менее, говорит, что перед смертью хоть на какое-то время желает стать ее причастником: "ante mortem esse aliquandiu participem opto". (Гильда, гл. 65. Прим. al_avs). <текст>

(42) В его послании такие обороты речи, сопровождаемые пространными комментариями вышеуказанной направленности, встречаются сплошь и рядом. Я склонен предположить, что один из пассажей против Маглокуна указывает на его оказание поддержки Мордреду против знаменитого Артура. "Nonne in primis adolescentiae tuae annis, AVUNCULUM REGEM cum fortissimis prope modum militibus, quorum vultus, non catulorum leonis in acie magnopere dispares, visebantur, acerrime, ense, hasta, igni oppressisti" («Разве в первые годы твоего подросткового возраста ты не уничтожил яростнейшим мечом, копьем и огнем своего ДЯДЮ-КОРОЛЯ с почти что сильнейшими воинами, обличье которых в строю, казалось, не слишком отличалось от молодых львов» – прим. al_avs). Хронология согласуется с эпохой Артура, и примечательный образ этого короля с его отменными militibus, чье хладнокровие в битве мало чем отличалось от молодых львов, бальзамом ляжет на душу тем, кто одержим романами об Артуре и его рыцарях. <текст>

(43) Одна из тех малых историй бриттов, что обычно приписываются Неннию, была недавно (1819 год) опубликована В. Ганном. Речь идет об издании ватиканского манускрипта, по-видимому, десятого столетия под авторством Марка Отшельника. "Incipit Historia Brittonum edita ab anachoreta Marco ejusdem gentis scto Epo". («Здесь начинается история бриттов выполненная отшельником Марком, праведным епископом этого народа» – прим. al_avs). (The historia Brittonum, from a manuscript lately discovered in the library of the Vatican palace at Rome edited in the 10 century by Mark the Hermit with an english version, facsimile of the original, notes and illustrations by W. Gunn. London, Arch. 1819. P. 46). "Оригинал выполнен на пергаменте, написан отчетливым почерком в две колонки и составляет десять страниц различного объема формата ин-фолио". Preface, iii. Некогда он принадлежал Кристине, прославленной королеве Швеции. Два манускрипта этого труда из Британского Музея – Vitel. A. 13 и Vespas. D. 21 – приписывают авторство Неннию. В библиотеке Хенгурта так же имеется подобный список. Бодлианская рукопись № 2016, теперь № 163, называет своим автором Гильду: "A Gilda sapiente composite". О новом манускрипте г-н Ганн справедливо замечает: "Он не имеет расхождений относительно общего содержания с уже известными копиями. Отличается же от изданных Джейлом и Бертрамом некоторыми изменениями в последовательности текста, отсутствием двух вводных предисловий, отсутствием подтверждения помощи Самуила Беулана, предполагаемого наставника Ненния, а так же выделением жития св. Патрика из основной части текста и размещением его в конце". Preface, xxiv. По сути это наиболее раннее сочинение, переработанное и сокращенное. Я думаю, что эти изменения, довольно весомые, заставили Марка поместить собственное имя на страницу копии, столь значительно им переработанной. Эта рукопись датируется 946 годом и пятым годом правления англосаксонского короля Эдмунда (The historia Brittonum, from a manuscript lately… P. 45). Между тем, впоследствии эта дата была сдвинута на 994 год (P. 62 и 80). Датировки всех копий приблизительны. Датировка списка Марка отличается от датировки копий Ненния, которая в рукописи, используемой Джейлом, определялась 800, в рукописи Hengwrt MS – 796, а в c. xi – 876 годом. Это, по всей видимости, означает, что у хроники существовали более ранние авторы и корректоры, чем Марк. Гальфрид часто ссылается на Гильду как на автора некой до нас не дошедшей истории; а поскольку эта история Ненния предваряется именем Гильды и имеет многочисленные изменения последовательности повествования и различные варианты своей датировки, я склонен полагать, что она и является этой некой старинной хроникой, переработанной и интерполированной несколькими авторами. Из-под пера Гильды, быть может, вышла изначальная редакция одной из ее частей. Ненний в девятом столетии, возможно, сократил и продолжил его труд, а веком позже Марк добавил свои правки. Очевидно, что история Ненния не является цельным сочинением Гильды, на которое ссылается Гальфрид, поскольку не содержит тех событий, к которым он обращается. А посему, это либо некое извлечение из его труда, либо совершенно отдельное произведение. <текст>

(44) См. Salvian, De Gubernatione Dei. <текст>

 

 

 

© перевод А.В. Сынковского, 2012

Читать далее →