Барбара Йорк.   Короли и королевства ранней англо-саксонской Англии

Глава 1.   Введение: Возникновение англосаксонских королевств

 

глава I » глава II

 

 

Существует мнение, что история ранних англосаксонских королевств началась, так сказать, с прибытия в 597 году Августина и порядка сорока монахов с ним ко двору короля Этельберта Кентского. Августин и его спутники были посланы папой Григорием Великим, «дабы проповедовать слово Божие народу англов» и, насколько известно, их миссия была первой продолжительной попыткой принести Христианство англосаксам (1). Не удивительно, что прибытие Августина и его спутников явилось событием величайшего значения для Беды, чья Церковная история народа англов (оконченная в 731 году), в которой он положил начало детальному обсуждению истории англосаксонских королевств, сделалась нашим главным нарративным источником VII - начала VIII веков. Беда, будучи монахом, конечно же, полагал, что с принятия Христианства началась новая эпоха в истории его народа, однако же, по правде сказать, именно благодаря прибытию миссии Августина, Беда смог написать обстоятельную историю своего племени. Ибо Августин и сопровождающие его монахи принесли англосаксам не только новую религию; со всем прочим они привезли с собой искусство чтения и письма.
     И хотя прибытие миссии Григория четко обозначило важнейший этап, как в религиозной истории англосаксов, так и в создании письменных памятников, это отнюдь не идеальная точка, с которой нужно начинать исследование истории англосаксонских королевств. Ибо очевидно, что в 597 году большинство англосаксонских королевств уже существовало, и что сложная политическая система взаимоотношений и объединений, которую Беда изображает в своей Церковной Истории, возникла в дохристианский период. Это весьма печально для историка, поскольку означает, что многие жизненно важные стадии раннего развития англосаксонских королевств имели, так сказать, место за кулисами, до появления компетентных письменных памятников. К счастью, история страны между 400 и 600 годами н. э. зависит не только от письменных источников, и наше понимание этого периода существенно изменили свидетельства топонимов и археологии. Поскольку постоянно обнаруживаются все новые и новые места археологических памятников, а масса проделанной работы до сих пор полностью не изложена, потенциал, содержащийся в археологических находках для понимания постримского периода, весьма далек от своей реализации.

Бриттские письменные источники.
Поселение англосаксов в Британии и возникновение англо-саксонских королевств – два тесно связанных, но, отнюдь, не идентичных процесса. Наш ближайший по времени к периоду англо-саксонских поселений письменный источник – проповедническая работа «О разорении Британии» (De Excidio Britanniae), в которой британский церковник Гильда рассматривает события пятого столетия с точки зрения одного из уцелевших британских королевств западной части Британии с высоты (по всей вероятности) середины шестого столетия (2). Предметом повествования Гильды было не столько прибытие англосаксов, сколько грехи бриттов, которые, на его взгляд, были, в конечном счете, ответственны за последовавшее наказание Господне в виде пиратских набегов германцев и других варваров. Гильда в общих чертах обрисовывает ситуацию с саксами, которых бритты после отзыва римских легионов использовали в качестве федератов на территории восточной Англии, повествует о поселениях союзников, растущих в размерах и самонадеянности до тех пор, пока не достигли силы, достаточной для ниспровержения своих нанимателей, и, наконец, о говорит саксах, несущих разорения несчастным бриттам вплоть до знаменитой победы при Mons Badonicus приблизительно за сорок четыре года до того, как об этом написал Гильда (3). Памятник краток и не содержит дат, а в определенных моментах, таких как приписывание возведения валов Адриана и Антонина четвертому столетию, явно ошибочен. Гильда скорее полагался на устную традицию, чем на письменные источники и приводит субъективную версию событий, имевшую место до его рождения; между тем, его труд – единственный доступный нам нарративный источник, созданный в период образования англосаксонских поселений. В связи с этим, начиная со времен Беды, он непременно входит в основу изучения событий постримского периода.
     Хотя Гильда известен, прежде всего, сведениями об adventus англосаксов, его свидетельства не менее важны и в отношении нрава британского общества шестого столетия, который он описывал, основываясь на личном опыте. Истинной целью полемики Гильды было бичевание пороков этого общества, а главной его мишенью являлись бриттские короли, правящие в юго-западной Англии и Уэльсе (4). Эти области были частью римской провинции Британия, но к шестому столетию здесь, по-видимому, мало что сохранилось от того, чем характеризовалось позднеримское общество, за исключением разве что приверженности Христианству (которое Гильда, несомненно, рассматривал как весьма нерешительное). Власть перешла к королям, которых Гильда изображал «тиранами», чье могущество держалось на вооруженных дружинах. То было общество, неотъемлемой частью которого являлось насилие. Краткое описание Гильдой бриттского общества VI века на западе Британии в целом соответствует тому, что может быть выделено из более поздних грамот, Житий святых и хроник Уэльса (5). Казалось бы, там также должны присутствовать многочисленные схожие черты между проявлением королевской власти в Уэльсе и кельтских районах северной Британии (6), однако в поэме Гододдин бриттский правитель и его дружина изображаются в весьма отличном – героическом – свете. Поэма рассказывает о погибельном набеге, предпринятом из королевства Гододдин (в юго-восточной Шотландии) на дейрийский центр Каттерик (7).
     В общих словах, традиция событий пятого века, описываемая Гильдой, как кажется, заключалась в следующем. В восточной части Британии те, кому после вывода римских легионов была передана власть, пытались обеспечить свою защиту с помощью германских наемников, которые, в конечном счете, этой властью завладели, в то время как в западной части Британии сравнимые обстоятельства выявили возвышение туземных военачальников, заполнивших вакуум власти и основавших королевства в пределах бывших римских civitates.

Англосаксонские письменные источники.
Когда в 731 году Беда писал свою Церковную Историю, то для представления истории Британии до прибытия Григорианской миссии использовал более ранние нарративные источники, приняв за основу своего повествования рассказ об англосаксонском поселении из работы Гильды (8). Гильда не идентифицировал вождей саксов, командовавших федератами «в восточной части острова», однако Беда дополнил замечаниями эпизод, в котором отождествил этих предводителей с двумя братьями, Хенгистом и Хорсой, притязавших на то, чтобы именоваться основателями королевского дома Кента (9). Полученные сведения, по-видимому, исходили от аббата Альбина Кентерберийского, главного кентского информатора Беды (10). Более подробные версии деятельности Хенгиста и Хорсы появляются в Англосаксонской Хронике и в «Кентских Хрониках», включенных в Historia Brittonum, написанную в 829-830 годах бриттскую компиляцию, приписываемую Неннию (11). Помимо этого Англосаксонская Хроника содержит рассказы о прибытии Кердика и Кюнрика, Стуфа и Вихтгара, и Элле с сыновьями, основателей королевств западных саксов, острова Уайт и южных саксов соответственно (12). Эти основатели династий прибыли в Британию на нескольких кораблях и после боевых действий против британских лидеров в течение нескольких лет образовали свои королевства. Краткие сообщения, касающиеся Нортумбрии и ютов материкового Гемпшира, как представляется, соответствуют истиной картине событий. К VIII - IX векам, видимо, стало обычным изображать зачинателей королевских домов недавно прибывшими с континента для основания своих королевств. Очевидно, имела место стандартная «традиция происхождения», которая применялась для разъяснения появления на свет различных правящих англосаксонских династий; даже работа Гильды, возможно, находилась под влиянием подобной условности (13). Было бы весьма неразумно предполагать об исторической обоснованности этих преданий.
     Беда предварил сообщение о Хенгисте и Хорсе фразой «говорят...» (perhibentur), формулой, которую он использовал в разных местах своей истории, когда привлекал устную традицию неподдающуюся проверке. Замечание Беды говорит о том, что информацию о кентском adventus надобно использовать со всей осторожностью; да и вообще, если повнимательнее взглянуть на наиболее полные повествования, описывающие основание Кента, равно как и деятельность Кердика и Кюнрика, то можно увидеть и другие соображения, вызывающие сомнения в их исторической достоверности. Нужно помнить, что эти источники не современны событиям, их описывающим, а созданы приблизительно триста - четыреста лет спустя. Они содержат ряд характерных особенностей, которые можно отыскать в основании легенд, разбросанных по всему индоевропейскому миру (14). Наибольшее подозрение в качестве основателей династий вызывают пары родичей, носящие аллитерирующие имена, которые напоминают божественных братьев-близнецов языческого германского мира, а также персонажи, которых эти основатели побеждают в борьбе или встречают на своем пути. Их имена, как представляется, берут начало от топонимов. Так Хроника за 508 год описывает победу Кердика и Кюнрика над британским королем по имени Натанлеод, в честь которого, как сказано, эта область была названа Natanleaga. На самом деле название этого довольно болотистого района Гемпшира происходит от древнеанглийского слова naet – «влажный», и имя полностью придуманного короля бриттов, по всей видимости, пошло от данной местности, а не наоборот (15). Примеров подобного рода существует огромное множество. Предания, описывающие образование Кента, содержат и другие традиционные сказительные мотивы (как например, «ночь длинных ножей», в которую саксы хитростью заманили на смерть большое количество знатных бриттов), которые также можно встретить в сказаниях греков, континентальных саксов и викингов.
     Ход событий, повествующий об основании, также вызывает сомнение. Гильда не приводит фактическую дату англосаксонского adventus, однако Беда растолковал его высказывания, предположив, что первое приглашение федератам было послано между 449 и 455 годами (16). Прибытие Кердика и Кюнрика, говорят, имело место в 494 или 495 году, однако можно заметить, что хронология ранних западно-саксонских королей была искусственно пересмотрена, и следы этого довольно неуклюжего пересмотра сохранились в повторных записях Англосаксонской Хроники (17). Дэвид Дамвилль утверждал, что различные версии списка западно-саксонского королей указывают на то, что правление Кердика первоначально датировалось 538-554 годами, а это (исходя из хронологической последовательности Хроники) поместило бы прибытие Кердика и Кюнрика в 532 год (18). Подробные критические замечания, сделанные в последние годы в отношении древних хроник, затрудняют их уверенное использование для реконструкции ранней истории их королевств тем способом, который прежние поколения историков считали приемлемым. Даже если в преданиях о Кердике и Хенгисте присутствовало подлинное ядро, невозможно отделить его от позднейших исправлений, которым без сомнения подверглись эти предания. Хроники в том виде, в каком они дошли до нас, показывают, каким поздние англосаксы хотели бы видеть процесс образования своих королевств, а совсем не то, что было на самом деле.
     Кердик считается королем-основателем западно-саксонской династии, к которому все последующие западно-саксонские короли возводили свое происхождение. Для целого ряда других королевств нам также известны имена тех, кто считался основателем их королевских домов, и какие они имели позиции в перечнях королей и генеалогиях. Как и в случае с Кердиком (если мы принимаем пересмотренную дату его правления), эти примеры в качестве даты формирования королевств указывают на шестое столетие. Беда, например, сообщает, что короли восточных англов были известны как вуффинги по имени деда короля Редвальда Вуффы (19). Поскольку Редвальд умер около 625 года, его дед, по-видимому, правил приблизительно в середине VI века. Для восточных саксов ключевой фигурой считается Следд, от которого происхождение вели все последующие восточно-саксонские короли. Его сын правил в 604 году. Следд, должно быть, пришел к власти во второй половине VI века (20). Не смотря на то, что подобные даты могли представлять те временные рубежи устной традиции, когда генеалогическая информация впервые была записана, их расположение указывает, что основание англосаксонских королевств произошло скорее в шестом, нежели пятом столетии, и ни в коем случае не простиралась вглубь, к самому началу появления англосаксов в Британии (21).

Археологические свидетельства
Археологические находки обладают громадным потенциалом для реконструкции природы англосаксонских поселений и условий развития королевств. Однако археологи при представлении данных, полученных с мест раскопок поселений и погребений, конечно же, подвергались влиянию дошедших до нас письменных источников, не смотря на то, что в настоящее время существует серьезное понимание очевидных несоответствий письменного материала (22). Со временем пришло осознание того, что датирование саксонского adventus приблизительно серединой пятого столетия, которое Беда извлек из своего прочтения Гильды, было излишне конкретным. Германская колонизация Британии началась до окончания четвертого столетия и, как кажется, продолжалась на протяжении всего пятого столетия, по всей вероятности, вплоть до начала шестого (23). Однако пояснение Гильды о том, почему англосаксам разрешили поселиться в Британии, оставалось непоколебимым. Подтверждение использования англосаксов в качестве федеративных подразделений было найдено в захоронениях англосаксов, носивших военную экипировку, которой снабжались войска позднеримского периода. Она была обнаружена как в позднеримской среде, например, на римских кладбищах Винчестера и Колчестера, так и на чисто «англосаксонских» сельских кладбищах, таких как Макинг (Эссекс) (24). Распределение древнейших англосаксонских мест расположений и топонимов в непосредственной близости от римских поселений и дорог интерпретировалось как признак того, что начальными англосаксонскими поселениями управляли романо-бритты (25). Между тем нет необходимости рассматривать всех ранних поселенцев в качестве федеративных войск, а эта трактовка некоторыми археологами использовалась слишком охотно (26). Между романо-бриттами и прибывающими англосаксами могли существовать различные отношения.
     Наиболее полная археологическая картина указывает на то, что англосаксонские поселения в Британии нельзя описать с помощью какой-либо одной модели, ибо имели место значительные региональные отличия. В южной и восточной Англии плотность заселения варьировалась. Норфолк располагал более крупными англосаксонскими кладбищами, чем соседнее восточноанглийское графство Суффолк, а восточный Йоркшир (центр англосаксонского королевства Дейра) существенно большим их количеством, чем остальная часть Нортумбрии (27). Не все поселенцы были одинаковы. Некоторые действительно были воинами, их хоронили вместе со своим оружием, однако неверно было бы считать, что все они являлись гостями, приглашенными для защиты романо-британских общин. Многие, как например, позднейшие поселенцы-викинги, возможно, начинали в качестве пиратствующих налетчиков, захвативших страну и создавших постоянные поселения уже впоследствии. Другие поселенцы, как представляется, были людьми гораздо более скромного положения, имевшими немногочисленное, если хоть какое-нибудь оружие и страдавшими от недоедания. Одним археологом они были охарактеризованы как германские «лодочники», беженцы из переполненных поселений на Северном море, ставшими непригодными для проживания из-за ухудшения климатических условий (28).
     Поселенцы различались происхождением. В одном из своих дополнений к рассказу Гильды Беда говорит, что они вышли из:

трех сильнейших германских племен – саксов, англов и ютов. Жители Кента и острова Уайт происходят от ютов, как и те, кто напротив острова Уайт... Из области саксов ... происходят восточные саксы, южные саксы и западные саксы. Помимо этого, из страны англов... вышли восточные англы, средние англы, мерсийцы и весь народ Нортумбрии (29).

Рассказ Беды – отчасти логическое обоснование политической ситуации его времени, однако он, похоже, был весьма точен в идентификации главных областей Северного моря, откуда в Британию прибыла большая часть германских поселенцев, и их основных мест расселения в Британии, не смотря на то, что свидетельства материальной культуры ютских поселений менее существенны, чем памятники поселений англов и саксов (30). Однако археология показывает, что детальная картина намного сложнее. По-видимому, во всех регионах присутствовало значительное племенное смешивание, отражавшееся в различии одежды и погребальных обычаев. «Смешанные» кладбища, на которых осуществлялась и кремация и погребение, встречаются по всей южной и восточной Англии (31). Как признавал Беда в более позднем пассаже Церковной Истории, в Британии селились также и другие германские народы (32). Скандинавские поселенцы располагались в Восточной Англии, да и в кое-каких других местах вдоль восточного побережья (33), а к югу от Темзы, как представляется, находилось поселение франков (34). Однако всегда существует трудность в определении, являются ли археологические находки из конкретной области Европы признаком переселения народов из этой области в Британию или это всего на всего следы торговли либо дарообмена всевозможным имуществом (35). Хотя, по-видимому, в Британии наличествовало некое франкское поселение, при раскопках которого была найдена огромная масса франкского материала, которая свидетельствовала, скорее всего, о тесных связях, существовавших в шестом столетии между Франкией и юго-восточной Англией, и Кентом в частности (36).
     Но что же происходило с романо-бриттским населением во время германского заселения Британии? Археология оказалась весьма полезной в представлении факта, показывающего, что в четвертом веке, еще до начала англосаксонской колонизации, многие римские общины по всей Британии претерпевали значительные перемены (37). Эти перемены, как кажется, заключались в переходе от городской экономики к сельской. В конце четвертого – начале пятого столетий в Роксетере (Шропшир) и Эксетере каменные городские дома были заменены более простыми и менее прочными строениями, полностью выполненными из древесины, в то время как некоторые городские площади оказались совершенно заброшены или распаханы под пашни (38). Соизмеримые коренные изменения, по-видимому, произошли и на востоке страны в таких городах как Кентербери и Винчестер (39). Окончательным результатом стал фактический отказ Британии пятого века от городов в качестве населенных пунктов. На ранней стадии вследствие меняющихся экономических условий загородные усадьбы получили определенное преимущество, хотя и среди них встречаются следы проводимой в IV – V веках адаптации к большей экономической самостоятельности (40). Близ Фростера (Глостершир) и Ривенхолла (Эссекс) усадебные постройки оставили гнить или превратили в амбары, одновременно с этим были возведены новые деревянные строения, более типичные для раннего средневековья (41). Хотя набеги англосаксов (а на западе Британии ирландцев) и усугубили трудную ситуацию, не они стали ее причиной, как на то, похоже, намекает повествование Гильды. Совокупность проблем, вызвавших закат Римской империи, затронула жителей Британии задолго до того, как началась масштабная англосаксонская колонизация (42), и ко времени прибытия англосаксов, романо-бриттское население уже начало приспосабливаться к образу жизни, который можно охарактеризовать как «раннесредневековый».
     К концу пятого столетия стали заметны различия структур поселений между восточной Британией (которая была заселена англосаксами) и западной Британией (ими не заселенной). Одним из признаков изменяющихся обстоятельств на западе Британии было возрождение поселений на вершинах холмов, которые, по утверждению в частности Лесли Олкока, возможно, выполняли функции резиденций военных вождей и были связанны с образовывающимися британскими королевствами, смутно различимыми в письменных источниках (43). Повторное заселение Саут Кэдбери (Сомерсет), внушительной крепости-на-холме железного века, является ярким примером подобного рода (44). Весь внутренний крепостной вал длиною около 1100 м в постримский период был заново укреплен, а в центре на самом высоком месте было возведено массивное деревянное строение. Тем не менее, при раскопках в Саут Кэдбери артефактов было найдено совсем немного, и это помогает объяснить, почему бриттов, как правило, оказывалось очень трудно обнаружить в постримский период (45). После того, как романо-бритты утратили доступ к изделиям римским производства, они стали практически незаметны в археологических свидетельствах, поскольку более вообще не использовали артефактов, которые бы с точки зрения идентификации являлись романо-британскими или, по крайней мере, из того материала, который мог бы сохраняться в почве. Бритты на западе страны изредка получали керамические изделия, произведенные в средиземноморских печах и доставленные иноземными торговцами (46); бритты на востоке предположительно использовали англосаксонских мастеров. Не следует считать, что каждый владелец артефакта «германского» типа в восточной Англии имел германское происхождение.
     В действительности, большинство людей, проживавших в англосаксонских королевствах, должно было иметь романо-британские корни (47). Крупные языческие англосаксонские кладбища, как например, Спонг Хилл (Норфолк), содержащее более трех тысяч захоронений, предполагали, как могло показаться на первый взгляд, что англосаксонское заселение проходило настолько масштабно, что туземное британское население должно было бы полностью поглотиться новоприбывшими, – то есть скорее так, как это, видимо, подразумевает Гильда. Однако, если вспомнить, что эти кладбища зачастую эксплуатировались более двухсот лет, станет очевидным, что общины, которые их использовали, не могли быть столь многочисленными; Спонг Хилл, возможно, служил последним прибежищем для населения, насчитывающего приблизительно четыре–пять сотен человек, которое, скорее всего, было рассеяно по обширной площади сельской местности, а не сконцентрировано в пределах одного поселения (48). За пределами восточной Англии и Кента редко найдется кладбище более чем с сотней захоронений и, даже с учетом того, что самые западные графства были завоеваны лишь после принятия англосаксами христианства и прекращения ими самобытных погребальных обрядов, маловероятно, что новоприбывшие превзошли численностью романо-бриттов, даже несмотря на свидетельства значительного снижения численности населения романо-бриттов в пятом и шестом веках (49). Данные топонимов также предоставляют признаки сохранившейся жизнедеятельности британского населения даже в районах с наиболее плотной англосаксонской заселенностью (50).
     Англосаксы не селились на брошенных земельных участках, на которых, как когда-то считалось, они якобы вводили новые типы поселений и обработки земли. Недавние ландшафтные исследования показали высокую степень преемственности между сельским поселением римского и англосаксонского периодов, что увязывается с признаками раннего саксонского поселения, возникшего под эгидой романо-бриттов (51). Ландшафтные исследования – процесс многосторонний, опирающийся на разнообразные топографические, археологические и письменные источники. Существуют серьезные трудности в попытке связать границы из англосаксонских грамот с границами римских землевладений, в отношении которых не осталось никаких письменных памятников; к тому же к концу англосаксонского периода имели место существенные изменения в формировании ландшафта, которые могли преобразить прежний рельеф местности (52). Обработку результатов исследования также затрудняет неопределенность позднеримской административной структуры. Тем не менее, исследования, проведенные по всей территории страны, как в «бриттских», так и «англосаксонских» областях, нашли примеры целостности территориальных границ, где, например, границы поместья римской виллы, похоже, были идентичны границам средневековых поместий, описанных в ранних грамотах, хотя местоположения поселений в пределах той или иной территории могли меняться (53).
     Поместья или территории, целостность которых мы, вероятно, наблюдаем в этих примерах, являются единицами скорее административными, нежели эксплуатационными. Не смотря на то, что высшая ступень римской администрации, базирующаяся в городах, по-видимому, исчезла в пятом веке, вспомогательная система, основанная на сельских структурных подразделениях, очевидно, продолжала функционировать (54). Базисом внутренней организации, как англосаксонских королевств, так и их кельтских соседей служила большая сельская территория, содержащая ряд второстепенных поселений, зависимых от центральной резиденции, которую англосаксы на латыни называли villa, а на древнеанглийском – tun (55). Эти усадьбы были королевскими административными центрами и посещались королями, которые вместе с сопровождавшими их лицами во время систематических объездов своих королевств, собирали продовольственный оброк, поставляемый в королевское поместье (56). В англосаксонской Англии VII – VIII вв. совокупности королевских усадеб и занимаемые ими земли формировали regiones, обособленные территории, предназначенные для решения административных задач в королевстве (57). Если эта недавно разработанная концепция верна, она указывает на то, что первичная инфраструктура ранних англосаксонских королевств была унаследована от позднеримской или постримской Британии.
     В последние годы с помощью полевых исследований и аэрофотосъемки был выявлен ряд королевских усадеб раннего англосаксонского периода, а некоторые из них раскопаны. Одной из самых известных является Иверинг в королевстве Нортумбрия, которая определена в Церковной Истории как villa regalis (королевская усадьба) и, как кажется, использовалась нортумбрийскими королями в конце шестого – седьмом веках на месте более раннего британского культового и административного центра (58). Иверинг, достопримечательное место археологических изысканий, в дополнение к комплексу длинных деревянных залов и защитного укрепления, включал в себя уникальное строение клиновидной формы, напоминающее сегмент римского амфитеатра (смотри Рис. 8). Одной из примечательных особенностей Иверинга является крайне малое число находок или строений, позволяющих идентифицировать признаки, присущие англосаксам; лишь несколько характерных утопленных в землю хижин, небольшое количество керамики и некоторые другие мелкие находки выдают их присутствие. У всех же других строений, кажется, имеются британские или римские предшественники. Ничего сравнимого с Иверингом по направлению к югу раскопано не было, однако у Коудерис Даун близ Басингстоука (Гемпшир) были проведены раскопки сопоставимых залов, активно использовавшихся на протяжении шестого и седьмого веков (59). Не смотря на то, что в конце седьмого века район Басингстоука являлся частью западно-саксонского королевства, не совсем ясно каково было политическое устройство этой области в конце шестого века. Размер и утонченность длинных деревянных залов наводят на мысль, что здесь, возможно, также располагалась королевская усадьба. Подобно Иверингу, залы Коудерис Даун не имеют точных аналогов в германском мире, да и романо-британской традиции они также полностью не соответствуют (смотри Рис. 9). Длинные залы ранних англосаксонских королевств, по-видимому, представляют собой слияние германской и романо-британской строительных традиций (60). Они символизируют один из наиболее существенных вкладов, который археология внесла в наше понимание ранних англосаксонских королевств, а именно, демонстрацию значимости как романо-британских, так и германских корней.

Нельзя ожидать, что археология точно укажет тот момент, когда англосаксонские предводители стали королями, однако по ходу шестого века можно проследить эволюцию того класса мужских погребений, который имеет ряд отличительных особенностей и существенно богаче захоронений обыкновенных воинов. К концу шестого века особо знатных лиц хоронили под курганами, либо отдельно стоящими, либо являющимися частью ансамбля таких же могильных холмов, в богатом облачении и с многочисленным погребальным инвентарем, включая заморские товары и предметы, сделанные из золота, серебра и полудрагоценных камней (61). Такие захоронения обычно называют «княжескими погребениями», а, как указывалось относительно возникновения богатых захоронений в доисторический период, фокусирование внимания на погребениях верхушки общины может стать важным индикатором «формирования государства» (62), то есть, говоря об англосаксах, показателем роста и развития королевского сана на протяжении второй половины шестого века. Княжеские погребения могут рассматриваться как проявление неуверенности выскочки, испытывающего потребность продемонстрировать свой новый статус показным афишированием (63). Самым известным и грандиозным из княжеских погребений является погребальный корабль из кургана 1 в Саттон-Ху, который зачастую представляют как могилу короля Редвальда Восточноанглийского (ум. ок. 625) (64), однако два других ранних захоронения седьмого века в Таплоу (Бакингемшир) и Брумфилд (Эссекс), которые, к сожалению, были раскопаны без учета современных методик, весьма близки к нему по богатству и ассортименту погребального инвентаря (65). Археологические находки, таким образом, подтверждают данные, полученные из наиболее надежных письменных источников: шестой век был тем самым периодом, когда возникло большинство англосаксонских королевств.

Политическая структура англосаксонской Англии ок. 600 г.
Мы не располагаем надлежащими источниками V - VI веков для реконструкции политической карты того времени. Однако ее можно вывести по источникам VII века, повествующих о некоторых политических событиях, имевших место в 600-е годы. Церковная История ясно показывает, что в VII веке в Англии существовало большое количество мелких королевств, однако наиболее информативным источником по ранней политической структуре Англии к югу от Хамбера является воспроизведенный ниже документ, известный как «Tribal Hidage» (Племенная поземельная подать) (66).

Как и многие ключевые документы раннего англосаксонского периода, текст Tribal Hidage дошел до нас лишь в позднейших рукописях, самая ранняя из которых датируется одиннадцатым веком. Поскольку центром внимания этого списка, как кажется, служил Мидлендс, принято считать, что это – мерсийский свод данных (67). Он, по всей вероятности, был составлен во второй половине VII века, т.е. после обращения мерсийцев, но до того как многочисленные родовые группы, перечисленные в нем, были объединены в одно из самых крупных королевств. Наиболее вероятной целью Tribal Hidage была оценка сбора подати, а правление Вульфхере Мерсийского (658-675), который, как известно, был верховным правителем и некоторых южных королевств, являлось, по-видимому, наиболее подходящим временем для его составления (68). Перечисленные тридцать пять родовых групп обложены податью в гайдах, единицах площади земли, используемых в англосаксонский период для оценки разнообразных задач, которым, однако, нельзя дать точное значение в современных единицах, не смотря на то, что первоначально гайда, по-видимому, определялась как участок земли, достаточный для содержания одной семьи. Иногда в литературе приводится ее отвлеченный эквивалент в 120 акров (69). Территории, находящиеся в зависимости от королевских усадьб, рассмотренных нами в предыдущем разделе, по площади могли доходить до 100 гайд. Хотя величины облагаемой подати, по-видимому, в большей степени отражают относительный размер областей, список не обязательно составлялся на строго пропорциональной основе; изобилие почвы, плотность населения и точное соотношение королевства к провинции правителя, все это, как представляется, затрагивало размер поземельной подати (70). Исключительно крупное число 100000 гайд в отношении западных саксов, может являться более поздним исправлением в уцелевших рукописях, отражающее скорее последующий рост Уэссекса, чем его размер в период первоначального составления списка (71).
     Народы, перечисленные в Tribal Hidage, по-видимому, представляют собой политические единицы различной величины, существовавшие в англосаксонской Англии седьмого века. Некоторые из них – это крупные и хорошо известные королевства, продолжившие свое существование и в восьмом веке, такие как западные саксы (? 100000 гайд), восточные англы и мерсийцы (по 30000 гайд), а также Cantwarena (люди Кента) (15000 гайд). Далее по размеру следует ряд народов, оцененных в 7000 гайд: Wocensætna (Рокенсет), Westerna (Магонсет), Lindesfarona (Линдси), Hwinca (Хвикке), восточные саксы и южные саксы. У всех кроме Рокенсет, как известно, были собственные королевские династии (72). Мало что известно о четырех народах, оцененных в 2000 – 5000 гайд: Cilternsætna (Чилтернсет) (4000), Hendrica (200), Noxgaga (5000) и Ohtgaga (2000). Cilternsætna (Чилтернсет), как обычно полагают, были жителями Чилтернских холмах, местоположение же других народов не известно; не исключено, что названия Ноксгага и Охтгага при переписке подверглись искажению. Наконец, есть двадцать малочисленных народов, оцененных от 300 до 1200 гайд (73), некоторыми из которых в седьмом веке, как известно, правили короли. От Беды мы располагаем информацией о королях Elmedsætna (Элмета) и Wihtgara (острова Уайт), территории которых были оценены в 600 гайд, и еще об одном 600-гайдном народе, Южном Гирве (который, как представляется, располагался вокруг Эли), и, как говорил Беда, имел собственного правителя, хотя и называл его princeps, а не rex (74).
     На Карте 1 предпринята попытка показать местоположение лишь тех народов из Tribal Hidage, которые можно локализовать с достаточной степенью уверенности (75). Хотя большинство народов, упомянутых в Tribal Hidage, известно по другим письменным источникам или топонимам, некоторые названия, такие как Ноксгага, Охтгага и Унекунгага, идентификации не подвергаются. Но даже те народы, названия которых мы в состоянии идентифицировать, трудно разместить на карте в пределах точных границ. В отдельных случаях это вызвано тем, что рассматриваемые народы, а это в особенности относится к многочисленным малым народам восточного Мидлендса, почти сразу же утратили свою независимость и не могут быть увязаны с административными единицами, возникшими позднее. Карта также включает некоторые провинции, такие как Суррей и область ютов Гемпшира, чье существование в виде совокупности самостоятельных территорий, как кажется, четко засвидетельствовано другими источниками; в Tribal Hidage они могут скрываться под некоторыми неидентифицируемыми наименованиями.

Возможно, что, не смотря на разницу в численности, все тридцать пять указанных в Tribal Hidage народов имели одинаковый статус, поскольку занимали области, которыми правили собственные королевские дома, и таким образом оценивались для выплаты подати независимо друг от друга (76). Подтверждение такой трактовки может исходить из рассказа Беды о сражении на реке Винвед в 655 году, где говорится, что Пенда Мерсийский, верховный правитель всех южных королевств, смог призвать тридцать дружин, каждая во главе с duces regii («королевскими военачальниками»), сражаться против нортумбрийцев (77). Однако не стоит считать, что все провинции в Tribal Hidage имели правителей германского происхождения. У королевства Элмет в начале седьмого века был бриттский правитель (78), а Чилтернсет, как полагают, оставался в руках уроженцев острова, по всей видимости, большую часть шестого века (79).
     Не смотря на то, что самые западные из перечисленных королевств, Westerna/Магонсет и Hwinca/Хвикке, должно быть, были образованы в седьмом веке, вполне вероятно, что большинство провинций, приведенных в Tribal Hidage, существовали уже к концу шестого. В восточном Мидлендсе наблюдается определенная скученность небольших областей, и не ясно, что отражает подобное размещение: своеобразие политической структуры этой территории или всего лишь мерсийские интересы (80). Между тем представляется вероятным, что в шестом веке в пределах восточной и южной Англии должно было бы существовать больше мелких независимых областей, сопоставимых с указанной в Tribal Hidage группой в 300 – 1200 гайд, ибо административные единицы такого типа, описываемые как provinciae или regiones, можно было выявить внутри многих более крупных королевств седьмого и восьмого веков (81). Иногда нечто отличительное в административной организации regio или в его политической истории начинает выдавать его ранее независимое положение. Один из лучших документально подтвержденных примеров – это regio (или лэт [lathe] в кентской терминологии) западного Кента. На протяжении всей независимой истории Кента область западного Кента имела своего собственного правителя из кентского королевского дома. Правда в разные периоды седьмого века она выводилась из-под кентского контроля и управлялась восточными саксами. Народ западного Кента имел собственную епархию в Рочестере, и в шестом веке их материальная культура, как кажется, имела больше общего с саксонскими провинциями на западе и севере, чем с ютами восточного Кента (82). Однако ни один из источников не указывает, когда именно и как Ойскинги восточного Кента завоевали западный Кент; это одно из многочисленных незафиксированных событий шестого века. Несколько малых областей можно также обнаружить в Хартфордшире, Миддлсексе, Беркшире и Суррее, однако к седьмому веку, когда начинают вестись хроники, они полностью поглощаются другими королевствами и имеют запутанную историю сменяющих друг друга правлений (83).
     Существование этих многочисленных малых областей предполагает, что в V – VI веках южная и восточная части Британии, возможно, утратили всякое политическое единство и раскололись на множество небольших самостоятельных единиц, хотя позднеримская административно-территориальная структура, видимо, и обусловила очертание их границ. К концу шестого века лидеры этих общин начали величать себя королями, хотя не следует считать, что все они имели германские корни. В конце шестого века существовало и несколько более крупных королевств, большая часть которых возникла на южном или восточном побережьях. Они включали области ютов Гемпшира и острова Уайт, южных саксов, восточных саксов, восточных англов, а также Кент, Линдси и (к северу от Хамбера) Дейру и Берницию (см. карту 2). По-видимому, некоторые из этих королевств первоначально занимали территорию, располагавшуюся на месте бывшей римской civitas, что наиболее вероятным считается для областей Кента, Линдси, Дейры и Берниции, чьи названия являются производными от имен романо-бриттских племен или названий местности (84). Разумеется, южные и восточные побережья изначально были заселенны большим количеством германских поселенцев и, видимо поэтому, эти области одними из первых перешли от романо-бриттского господства к англосаксонскому. Однажды образовавшись, они через Северное море или Канал обрели преимущество быстрого взаимодействия с другими германскими землями в Европе. Восточные и южные территории побережья, возможно, никогда не дробились до размеров областей, располагавшихся внутри острова, а к концу шестого века они уже начали расширяться, поглощая более мелких соседей. Подобная агрессивность, должно быть, побудила области, которые еще не обзавелись военной защитой королей и их дружин, обрести собственных военных предводителей. Ко времени Tribal Hidage также существовало два больших «внутренних» королевства – мерсийцев и западных саксов. Впечатляющий рост этих королевств на протяжении седьмого века можно частично проследить в письменных источниках. Насколько велик был этот рост к концу шестого века неясно.

Характер раннего англосаксонского королевства.
К концу шестого века королевская власть в Англии, по-видимому, получила широкое распространение, правда, о ее сущности мало что можно узнать вплоть до седьмого столетия. Не ведомы не только муки рождения королевской власти у англосаксов, сложно в точности сказать, что для раннесредневекового англосакса значил сам королевский сан. Тацит и другие римские авторы указывают, что в домиграционный период, по крайней мере, некоторые германские народы имели королей, и существовало два различных направления ранней германской королевской власти: традиционная королевская власть правителей, осуществлявших всевозможные политико-религиозные функции, и военное предводительство (85). Некоторые англосаксонские королевства притязали на то, что их основатели являлись отпрысками континентальных королевских домов. Хенгист, предполагаемый основатель королевского дома Кента, возможно, был идентичен ютскому правителю с тем же именем, который фигурирует в скандинавских событиях, описанных в англосаксонских поэмах Беовульф и Битва в Финнсбурге (86). Мерсийские короли включали в свои генеалогии Вермунда и его сына Оффу, королей континентального Ангельна, которые также представлены в древних англосаксонских поэмах (87). Вполне понятно желание установить к восьмому веку родственную связь между англосаксонскими правителями и некоторыми германскими героями IV – начала V веков, периода, в котором была создана большая часть англосаксонской эпической поэзии, хотя включение этих героических прародителей в родословие, скорее было литературным приукрашиванием, нежели надежным историческим фактом (88). Однако нельзя полностью исключать возможность, что некоторые из тех, кто стал королями в Британии, происходили из семей, столь же успешных и на континенте. Погребальные корабли в Саттон-Ху и Снейпе истолковывались в качестве предполагаемой связи между королевским домом восточных англов и вендельской династией в Швеции (89).
     Даже если англосаксонские короли не были потомками европейских королевских домов, они, возможно, находились под влиянием наследственных традиций германской монархии. Все королевские дома, имеющие генеалогии, претендовали на происхождение от одного из языческих богов. В большинстве случаев этим богом был Воден (90), хотя восточные саксы вели происхождение от Сеакснета, бога, которому также поклонялись и Старые саксы в Германии (91), а короли Кента, притязавшие на рождение от Водена, включили в свою генеалогию Ойска, который, не исключено, также был богом (92). Каковы бы ни были их истоки, англосаксонские короли, видимо, в желании укрепить власть связывали себя с древнейшими традициями сакральной монархии, которая возносила короля над его соратниками и – и это может быть самое существенное – делала их единственной семейством, из которого могли бы выбираться следующие правители (93).
     Однако своему положению англосаксонские короли, скорее всего, были обязаны, имеющимся у них полководческим способностям, собственно как и другие германские лидеры в Европе, создавшие себе королевства из бывших римских провинций (94). Сообщения о первых англосаксонских королях концентрируются на их боевых успехах и перечисляют победы над британскими королями. Записи Англосаксонской Хроники, касающиеся шестого века, зачастую вызывают вопросы, однако дают четкое представление об агрессивности ранних англосаксонских королевств. Часть борьбы касалась расширения территории и соперничества за землю, однако сбор дани и добычи, без сомнения, также служил важнейшей мотивацией (95). К концу шестого века наиболее могущественные короли могли претендовать на господство над остальными правителями. Это господство историки иногда именуют бретвальдством (от слова «бретвальда»), которое означало «властитель Британии» и применялось в Англосаксонской Хронике к верховному правителю девятого века Эгберту Западносаксонскому (96). Церковная История перечисляет первых семерых верховных правителей, начиная с Элле Южносаксонского, чья деятельность в Англосаксонской Хронике простиралась между 477 и 491 годами (97). Кажется сомнительным, что Элле на самом деле правил в столь раннее время, тем более что вторым в том перечне стоял Кеавлин Уэссекский, годы расцвета которого, как кажется, пришлись на 580-е и начало 590-х годов. За Кеавлином следовал Этельберт Кентский, правивший во время прибытия миссии, посланной Григорием в Англию. Происхождение этой системы господства неясно, но судя по тому, что мы знаем о верховных правителях седьмого века, в ее основе лежала военная сила. Не смотря на всевозможные оригинальные теории относительно происхождения бретвальдства (98), оно не такое уж неожиданное учреждение в организации конкурирующих королевств. Тацит в первом веке н. э. отмечал, что среди враждующих германских племен король, обладавший достаточным могуществом, мог завоевать покорность соседних племен с помощью одной лишь распространяющейся славы о численности и доблести его армии (99). Вполне возможно, что наиболее могущественные правители шестого века осуществляли такое же поверхностное господство над соседними областям, но в отличие от самых могучих правителей седьмого века, они не могли повелевать всеми провинциями к югу от Хамбера.
     Воден, считавшийся богом битвы, был весьма подходящим прародителем для правителей, по сути являвшимися военными предводителями (100). Археология также указывает на то, что для элиты ранних королевств война была делом первостепенной важности. В мужских языческих захоронениях оружие было основным символом былого статуса. Король, погребённый (или чья память была увековечена) в Кургане 1 в Саттон-Ху, был не только обеспечен целым арсеналом обычного оружия, но и забрал с собой в могилу великолепный набор боевого снаряжения, состоящий из шлема, щита, искусно изготовленной украшенной драгоценными камнями сбруи и перевязи для меча (101). Экипировка, должно быть, была предназначена для парадного, а не повседневного ношения и олицетворяла короля в качестве великого воина. Этот образ подкреплялся предметом, обычно интерпретируемым как скипетр, но в действительности являвшимся огромным точильным камнем; он представляется идеальным символом для правителя, основой власти которого была военная сила (смотри Рис. 3) (102). Шлемы, по-видимому, также являлись символом королевской власти, и использовались на коронациях вместо короны примерно до 900 года (103). Лишь два шлема были найдены в погребениях, в Саттон-Ху и Бенти Гранж (смотри Рис. 1 и 2) (104).

В обществе, где успех правителя и подвластных ему людей зависит от результативности военных действий, взаимоотношение короля со своими боевыми соратниками имели огромное значение. Тацит рассматривал отношения короля и его дружины (comitatus) в качестве решающего фактора процветания и упадка описываемых им германских областей (105). Главной темой древнеанглийской героической поэзии также являлось взаимодействие между королем и его воинами. Такие поэтические творения, как Беовульф, подчеркивают характер отношений короля и его comitatus. Соратники преданно сражались за своего государя, но эта верность была заблаговременно куплена королем, бравшего воинов на содержание и предоставлявшего им подарки; явные проявления преданности во время боя должны были вознаграждаться дополнительными дарами – «доброго короля» создавала присущая ему щедрость (106) . И между сражениями королевский зал становился тем местом, где происходило должное единение государя и дружинника (107). Comitatus за королевский счет имел в зале стол и ночлег. Именно на пиршествах в большом зале давались обеты преданности и вручались пожалованья в виде оружия и иных предметов воинской экипировки; особенно востребованным было что-либо сделанное из золота, или украшенное им.

Раскопанные залы Иверинга и Коудерис Даун образуют мост между миром Беовульфа и реальной англосаксонской жизнью. Эти места служили, вероятно, королевскими усадьбами, куда люди с близлежащих районов сносили продовольственный оброк на содержание короля и его соратников. Реконструкция залов в Коудерис Дауне и Иверинге, основанная на свидетельстве сохранившихся отверстий под столбы, показывает, что своим великолепием они, возможно, походили на Хеорот – огромный пиршественный зал, в котором король данов потчевал Беовульфа и его дружину (108). Залы для пиршеств можно было бы украсить некоторыми предметами, захороненными вместе с королем в Саттон Ху: огромным котлом, свисающим на железной цепи со стропил над центральным очагом, сосудами для питья из дерева и рога, а также блюдами и кубками из византийского серебра (109). Да и стеклянные сосуды для питья в богатых захоронениях – вещь весьма обыкновенная. Это был мир явного хвастовства и индивидуальной парадности, в котором богатство и власть короля из Саттон Ху должны были сразу бросаться в глаза благодаря великолепию его регалий из серебра, золота и гранатов. В поэме Беовульф береговой страж данов по внешнему виду Беовульфа мгновенно признал в нем предводителя, а меч с золотой рукоятью, пожалованный Беовульфом корабельному стражу гарантировал, что получатель меча пуще прежнего будет прославлять его в королевском зале (110). Беовульф воспевает обязательство между лордом и членом дружины, но также ясно дает понять и экономическую составляющую этих отношений; добрый король непременно был богатым королем.
     К 600 году королевская власть охватывала не только ближайших соратников из королевской дружины, но и других жителей его королевства. Многое становится ясным из самого раннего из дошедших до нас судебников – правды Этельберта Кентского – составленного вскоре после обращения этого короля в христианство (111). Король, как показано в нем, осуществлял обязательства по поддержанию закона и порядка в королевстве, и его законодательство охватывало все слои общества – знать, свободных крестьян (кеорлов), зависимых крестьян и рабов. Одна из главных королевских функций заключалась в том, что бы установить и придать законную силу той выплате, которую потерпевшая сторона могла бы потребовать от правонарушителя в качестве компенсации согласно его или ее общественного положения. Без таких стимулов, способствующих практике предъявления иска в третейский суд, любая случайная рана могла с легкостью перерасти в полномасштабную кровную месть (112). Те, кто не был защищен властью англосаксонского покровителя или узами родства, находились под личной защитой короля, включая всех постоянно проживающих иноземцев, таких как торговцы или миссионеры (113); действия, совершенные в нарушение королевского покровительства (mund), наказывались особенно серьезно. В поддержании законности и порядка у короля имелась финансовая заинтересованность в виде штрафов, поступающих за определенные особо тяжкие преступления. Вне всякого сомнения, в традиционных правоприменительных функциях короля имелся потенциал для будущего развития королевских полномочий.
     Германские традиции королевской власти, равно как и власти лордов, легли в основу власти древнейших англосаксонских королей, однако на развитие ранних королевств оказали влияние и некоторые дополнительные факторы. Одним из самых влиятельных на тот момент примеров для подражания в германском мире была Франкия. Свидетельства, собранные недавно Ианом Вудом, предполагают, что в шестом веке Франкия имела значительное влияние в южной Англии и, возможно, даже взимала дань с некоторых южных королевств (114). Франкское влияние наиболее четко проявляется в Кенте, который был связан с меровингским королевским домом франков брачными узами. Франкские товары были широко распространены по всему восточному Кенту, а фасон одежды, и пристрастия в пище и питье кентской знати, как кажется, создавались на основе вкусов их франкских современников (115). Мало того, что существовал спрос на франкские ремесленные товары и, по-видимому, другие предметы торговли, как например вино, Франкия была основным маршрутом, по которому большое количество иноземных товаров, таких как гранаты, византийские шелка и серебро доставлялись в Англию (116). Предполагалось, что эти вещи станут аксессуарами королевской власти, то есть дарами, которые знать жаждала получить от своего царственного правителя, и королям предстояло налаживать способы их приобретения. Несмотря на сосредоточение франкских товаров в Кенте, найдены они по всей южной и восточной Англии шестого века; вместе с ними без сомнения распространялось и неосязаемое влияние Франкии, аналогично тому, как это произошло веками позднее. Хотя Франкия была наиболее весомым из континентальных германских королевств, определенные взгляды и влияния, видимо, также прибывали и из других областей, особенно тех, которые прилегали к Северному морю. Общие черты между погребальным кораблем из Саттон-Ху и гробницами Вендельского периода в Швеции могли быть результатом не столько миграции, сколько пангерманской концепции олицетворения королевской власти (117).
     Одной из наиболее слабых сторон Церковной Истории для современного историка является то, что она выказывает весьма малую признательность англосаксонской Англии своему романо-британскому окружению. Отчасти это может быть результатом отсутствия соответствующих письменных источников, отчасти из-за враждебности Беды в отношении бриттов, поскольку они, по-видимому, даже не пытались обратить англосаксов в христианство (118). История Беды была настолько влиятельна, что только недавно стали оценивать в полной мере тот факт, что организация англосаксонских королевств, скорее всего, во многом была обязана римским и суб-римским административным структурам. Как мы видели, ряд исследований указывал на то, что у территорий, подвластных королевским усадьбам, формировавшим основу англосаксонской королевской администрации, при римской организации сельских районов имелись свои предшественники. Большинство жителей англосаксонской Англии имели романо-британские корни, и многие англосаксонские королевства включали в себя бриттские княжества. Западно-саксонский королевский дом регулярно использовал составные части бриттских имен , что может быть признаком смешанных браков с бриттским королевским домом. В порядках, установленных англосаксонскими и британскими королями, существовало много сходства, которое отчасти должно стать ответом на подобные обстоятельства, а также могло бы указать на сложную взаимосвязь между правителями этих двух народов. Показательно, что один из немногих символов англосаксонской королевской власти – точильный камень или скипетр из Саттон-Ху – с его восемью загадочными резными лицами и навершием с изысканным натуралистическим оленем, как представляется, был кельтского изготовления (119).
     По причине ли их связи с романо-бриттами или нет, но англосаксы ведали о римском прошлом, и их короли использовали римские атрибуты для укрепления собственной власти (120). Беда писал об Эдвине Нортумбрийском:

«Так велик он был, что не только в битве впереди него несли знамя (vexilla), но и в дни мира, когда он объезжал города, поместья и области со своими приближенными, перед ним всегда следовал знаменосец (signifer). Когда же он ходил пешком, перед ним несли штандарт, именуемый римлянами туфа, а англами туф» (121).

Считается, что штандарт из Саттон-Ху мог быть туфой, а скипетр, возможно, получил свое начало от римских символов власти – жезлов. Ряд предметов этих великолепных королевских регалий имеют римские прототипы, в том числе шлем и плечевые застежки (122). Сегмент римского амфитеатра в Иверинге и римский амфитеатр, который, как кажется, был примечательной особенностью древнего англосаксонского Кентербери, вероятно, использовались англосаксонскими королями для собственных собраний, что указывает на схожее желание соединиться с римским прошлым (123). Римская империя для выбравшего путь развития англосаксонского правителя представляла собой высшую ступень и олицетворяла богатство и власть, выходящую за пределы мечтаний самого честолюбивого германского принца. С принятием христианства англосаксонские короли обрели новые связи с римским миром и переняли у него дополнительные навыки, но и до седьмого века они были прекрасно осведомлены о том, что владели землями бывшей римской провинции и являлись наследниками римских императоров.

Источники по исследованию королей и королевств седьмого – девятого веков.

К сожалению, более-менее тщательно можно рассматривать историю лишь некоторых англосаксонских королевств. Не смотря на то, что начало создания письменных памятников относится к седьмому столетию, количество материала, действительно датируемого этим веком, невелико. Многие королевства в качестве независимых территорий просуществовали весьма недолго и просто не успели создать большого количества письменного материала. Даже у королевств, продолживших свое существование в восьмом веке, имеются значительные различия в сохранности письменных источников. Королевство южных саксов, например, как независимое целое просуществовало вплоть до правления Оффы Мерсийского (757-796). Являясь, по-видимому, одним из самых ранних и влиятельных королевств, оно обладает значительным количеством археологических находок, обнаруженных на кладбищах языческого периода. И, тем не менее, невозможно пространно описать исторические события, происходившие на территории этой области в седьмом и восьмом веках. Нам известны имена некоторых южно-саксонских королей и кое-что из истории королевства в тех случаях, когда оно сталкивалось с королевствами других областей, но у нас нет генеалогий или перечней правителей, которые помогли бы понять родственные связи тех или иных королей друг с другом, в результате чего внутренняя история королевства остается туманной (124).

Большинство документов, которые могут быть использованы для изучения отдельных королевств, были введены церковью, прежде всего для собственных целей; они отражают весь спектр документации, которая могла быть найдена в европейских церквях за время этого же периода. В своих королевствах короли были самыми влиятельными покровителями монастырей и потому занимали видное место в архивах религиозных общин, как в протоколах, содержащих списки их пожалований, так и в «исторических» памятниках прошлого, таких как житии святых и хроники, которые составляли некоторые монастыри. Монастыри могли также выступать в качестве хранилищ архивов королевских семей и создавать иные разновидности исторических текстов, такие как перечни королей и их генеалогии (125). Вследствие этого историки весьма сильно зависят от степени сохранности архивов религиозных общин, и главная причина неодинаковой сохранности материала того или иного королевства кроется в том, что лишь несколько монастырей обладали беспрерывным существованием на протяжении как англосаксонского периода, так и после него.

Например, восточно-английский королевский дом просуществовал до 869 года, когда данами был убит король Эдмунд, однако последующая датская колонизация, по-видимому, привела к уничтожению большинства уцелевших религиозных общин, так что в результате ни одна грамота этого важного англосаксонского королевства, написанная до нашествия викингов, не сохранилась (126). В другой восточной области, Линдси, дела обстояли еще хуже, и кроме случайных упоминаний в литературных работах, создаваемых в других королевствах, о ней не осталось никаких исторических записей (127).

Именно в южной Англии и западном Мидлендсе, в областях, которые не были заселены викингами, находятся монастыри с самым продолжительным беспрерывным существованием. Несмотря на это, немногие документы сохранились в их хранилищах в качестве оригиналов; с большинства на различных этапах их жизни были сняты копии, а некоторые дошли до нас только в работах позднейших средневековых историков, таких как Вильям Мальмсберийский. Одна из самых сложных задач историка состоит в том, чтобы определить, был ли документ в процессе переписывания сознательно или случайно изменен. Наиболее остро дела обстоят с грамотами, поскольку понятно, что со временем многие из них были «подкорректированы». Например, в поздний англосаксонский период многие монастыри стремились подтвердить права на земли, утерянные в девятом – начале десятого веков, и если старые грамоты оказывались непригодными или к этому времени утраченными, они могли воспроизводиться с приписками, подтверждающими претензии их владельцев.

Хотя вопрос о подлинности грамот зачастую проблематичен, они являются одним из наиболее важных свидетельств по изучению монархии (128). Они фиксируют имя правителя, совершившего пожалование, его титул, место расположения предоставленной земли и условия, на которых она была дарована. Заканчиваются грамоты перечнем знатных людей, выступивших свидетелями акта дарения, который может иметь огромное значение для установления иерархии власти в данном королевстве. Имеются определенные разногласия по поводу того, когда впервые грамоты были введены в Англии. Логично было бы предположить, что они были введены Августином, однако самая ранняя из дошедших до нас грамот, подлинность которой не вызывает сомнений, поскольку является «оригиналом», датирована 679 годом в правление Хлотхере Кентского, вследствие чего было высказано предположение, что рукописная грамота могла быть введена во времена архиепископа Теодора (668-690) (129). Истина, возможно, в том, как в недавнем исследовании отмечал Патрик Уормалд, что «мы не в состоянии обнаружить какой-либо единый конкретный первоисточник, который, возможно, вовсе и не существовал в единственном числе, и что в том виде, в котором она предстает перед глазами историка, англосаксонская грамота являлась ни итальянской, ни франкской, ни кельтской, а просто sui generis» (130). Введением грамот церковь не только вносила новую форму письменных свидетельств, но также и новую концепцию землепользования, которая должна была внести некоторые радикальные изменения в англосаксонские королевства (131).

Перечни и генеалогии королей – две разновидности исторических текстов, у которых могли быть дохристианские предшественники. Беда отмечает, что «теми, кто исчисляет сроки правления королей» было принято решение не увековечивать имен двух языческих и невероятно неудачливых королей Нортумбрии, погибших в 634 году, а вместо этого прибавить год их правления наследовавшему им Освальду (132). Однако, несмотря на возможное существование местной традиции фиксации правлений королей и их родословий, сохранившиеся перечень и генеалогии выполнены в архивах религиозных общин и выказывают явные признаки церковного литературного приукрашивания (133). Самый поразительный пример последнего – западно-саксонская генеалогия, прослеживающая происхождение Водена от Адама. Как показывает приведенный выше пример нортумбрийских королей, даже такие, казалось бы, простые документы как перечни королей и генеалогии можно было подделать так, что бы ввести в заблуждение историка. Крупнейшая рукописная коллекция генеалогий и перечней королей – так называемая Англская коллекция, по мнению ее издателя Дэвида Дамвилла, была впервые составлена в Нортумбрии в восьмом столетии (134). Причины возникновения Англской коллекции остаются неясными; доктор Дамвилл предполагает политическую цель, связанную с претензиями англов (нортумбрийцев или мерсийцев) на господство над другими областями Англии. Существует нечто искусственное в родословиях этого списка, ибо, не смотря на то, что люди, упомянутые в них на крайних позициях, умерли с разницей более чем в полтора века, все генеалогии имеют фиксированную продолжительность.

Даже самые мирские из древнеанглийских поэм, и те обязаны своей сохранностью попаданию в церковные архивы. Древнеанглийскую поэзию трудно датировать; наиболее значительные произведения известны исключительно по рукописям, написанным в конце англосаксонского периода. О дате написания поэмы Беовульф велись многочисленные споры. До недавнего времени поэма, как полагали, являлась плодом седьмого или восьмого веков (135), однако литературоведы, как кажется, в большей мере отдают предпочтение датировке более позднего саксонского периода, когда был написан манускрипт, содержащий поэму (136). Многим историкам и археологам она представляется сочинением, которое более характерно для доальфредового периода и обстановки Церковной Истории Беды и ранних Житий англосаксонских святых (137). Ценность Беовульфа, как и других героических поэм для историка заключается в том, что они являются фактически единственным справочником по менталитету светской аристократии. Беовульф, в котором во всех его драконах и морских чудовищах прослеживается явное христианское содержание, демонстрирует не только светские ценности института лордства, но также и то, каким образом лексикон и мораль этого института были адаптированы церковью для обращения англосаксонской верхушки, хотя и не без некоторых искажений его основополагающей идеи (138).

Несомненно, наиболее значительным из сохранившихся источников по исследованию ранних англосаксонских королевств является Церковная история народа англов Беды Достопочтенного (139). Работу над ней Беда закончил в 731 году или вскоре после того, ближе к концу жизни, которую он посвятил изучению и толкованию священных текстов. В последние годы жизни Беда, кажется, все чаще задумывался о сложившемся в Нортумбрии тяжелом положении, характеризовавшимся глубоким политическим упадком, смутой внутри страны, а также ненадлежащей заботой о церкви и отпадением от христианских норм. По мнению Беды, подобные проблемы тесно взаимосвязаны, поскольку изучение Библии открыло ему, что земное положение народа напрямую зависит от его отношения к Богу. Церковная История демонстрирует англосаксам, как их собственная история может быть истолкована с точки зрения Ветхого Завета, и Беда, должно быть, надеялся, что многие сочтут слово Библии более легким для понимания, если смогут соотнести его со знакомыми им людьми и местами. Как говорит Беда в своем предисловии:

Если история повествует о добрых деяниях добрых людей, то вдумчивый ее слушатель побуждается подражать добру; если же она говорит о злых делах нечестивцев, то религиозный и набожный слушатель или читатель ее учится беречься от того, что есть зло и порок.

Англосаксонские короли снабдили Беду многочисленными примерами добрых и злых поступков, а Ветхий Завет предоставил образы для их отображения (140).

Беда верил, что ход событий явит людям волю Божью, и потому пытался, как можно достовернее воссоздать историю англосаксов, начиная с прибытия в Британию и принятия христианства. Со всей страны по его запросу корреспонденты из монастырей и других религиозных учреждений доставляли соответствующие материалы (141). Часть их прибыла в виде письменных документов, и если бы Беда не сохранил этот материал, некоторые вещи, такие как извлечения из ранних английских синодов или Житие св. Этельбурхи Баркингской были бы навсегда утеряны. Однако же большую часть материала составляла устная традиция, и некоторая её доля, безусловно, находилась под влиянием приемов как германского, так и христианского сказительного творчества, в результате чего мы имеем эпизоды, содержащие с одной стороны деяния героические, а с другой – чудотворные. Одна из важнейших задач Беды – и потому один из величайших его подарков современному историку – состояла в установлении достоверной хронологии событий. В англосаксонской Англии не существовало универсальных методов датировки событий прошлого, и одной из главных проблем являлась корреляция этих событий, например, с годами правления, которые в каждом королевстве начинались с разных моментов времени, в зависимости от того, когда тот или иной монарх вступал на престол. По мере возможности Беда, вычисляя даты, приводил их в форме anno Domini, введя, таким образом, этот метод исчисления в Англии (142).

Достижения Беды как историка впечатляющи! Хотя он и использует историю для поучения и может подчеркнуть одни аспекты королевского поведения и умалить другие, Беда предоставляет читателям достаточно информации, чтобы те смогли сделать собственные выводы. Его материал охватывает большинство областей англосаксонской Англии, хотя, разумеется, о некоторых королевствах рассказывается много больше, чем о других, и нет ничего удивительного в том, что Нортумбрия у него освещена лучше всего. Беда не может избежать некоторой политической приверженности и время от времени склонен умалять успехи мерсийцев в пользу Нортумбрии; у него совсем нет времени на кельтские районы, которые упрямо отказывались оставить религиозные обряды, не одобренные остальной частью западной церкви. Самый, пожалуй, удивительный аспект, заключается в том, что большая часть его сочинения связана с седьмым веком, и чем ближе мы подходим к событиям, в отношении которых у Беды имелся личностный опыт, тем меньше он рассказывает, особенно о политических вопросах. Несомненно, это было мудрой предосторожностью; работа была посвящена королю Кеолвульфу Нортумбрийскому, очевидно уже читавшему книгу в первоначальных вариантах, но даже такие выдающиеся богословы как Беда должны были быть осторожными в том, что они рассказывают королям (143). Нет ничего странного в предположении, что Беда питал надежду, что король в трудные дни, стоящие перед ним, сможет извлечь практическую помощь из изучения истории собственного народа с ее галереей «добрых» и «злых» королей.Между тем подробности политической истории у Беды всегда были подчинены первостепенному духовному смыслу, и как отмечал Беда "и начало и продолжение его [Кеолвульфа] правления было полно столь многими и такими серьезными потрясениями и отступлениями, что пока еще невозможно понять, что рассказывать о них"; в период собственной жизни помысел Господень в отношении человека еще не сделался для Беды очевидным (144).

Не смотря на то, что у Беды не было непосредственного преемника, его труд, по-видимому, послужил стимулом к возникновению летописания в Нортумбрии и Уэссексе. Северные анналы совместно с Англосаксонской хроникой служат основой событий конца VIII – IX веков, хотя отсутствие летописи Мерсии, доминирующего королевства на протяжении большой части этого периода, является значительным ущербом. Однако не следует упускать из виду сохраняющуюся значимость других области знаний, также изучающих англосаксонское прошлое. Археологические находки продолжают иметь громадное значение и могут продемонстрировать результаты королевских указов и решений. Нумизматические исследования становятся все более полезными для понимания, как политического, так и экономического развития (145). Все эти источники по каждому королевству будут представлены в соответствующих главах, ибо настала пора рассмотреть историю и принятый порядок царствования в тех королевствах, в которых сохранилось достаточное количество письменных источников. Из них мы более полно узнаем об англосаксонской королевской власти, а также о факторах, позволивших одним королевствам процветать, а другим кануть в Лету.

© перевод al_avs, 2015